Валерий Свешников - Свобода, овеянная ветром

Тут я вспомнил, что вчера с другом Славкой мы ходили на занятия морского кружка. Я тогда предусмотрительно сунул в карман кусок хлеба, и на обратном пути мы лакомились им, медленно посасывая хлеб во рту.

Решил проверить, не осталось ли чего-нибудь от вчерашнего «перекуса». Тайком засунул руку в карман, пока «надзиратель» повернулся ко мне спиной. Но в кармане оказались только крошки хлеба. Быстро бросил в рот то, что удалось собрать по углам кармана.

Стало чуть веселее жить, хлебные крошки медленно пропитывались слюной, и казались очень вкусными. Даже руки стало, вроде бы, полегче держать, хотя они уже казались свинцовыми. Стал потихоньку пожевывать крошки, чтобы потом их проглотить. Это следовало делать осторожно, чтобы «начальник» не заметил.

Вдруг я почувствовал, что вместе с крошками я забросил в рот что-то твердое и, похоже, совершенно несъедобное. Долго «сортировал» во рту получившуюся смесь, и решил выплюнуть это «что-то», но тайком от преподавателя.

Осторожно переправил несъедобное в уголок рта и вытолкнул его наружу. Но как у «собаки Павлова» слюна пошла довольно обильно, и это «что-то» тихонько потекло по подбородку.

Иван Константиныч, проходя мимо, глянул на меня, и я понял, что он чего-то испугался. Ударил меня по рукам и крикнул: «Свободен!» Я рванулся к портфелю, пробурчал что-то нелепое, вроде «до свидания», и выбежал в коридор.

Там увидел свое отражение в зеркале, и понял, что меня спасло. По подбородку тянулась темно-красная дорожка. Это был след от не разжеванного кусочка кирпича – «снаряда» для рогатки. Но выглядел ручеек, как сгусток крови!

Тут вдруг выбежали и мои друзья по несчастью. Строгий преподаватель отпустил ребят, неожиданно для них, после небольшой нотации.

Все-таки иногда детские шалости с рогаткой могут принести неожиданную пользу. Мне хотелось обрадовать друзей известием, что это я их освободил, пожевав кирпич во рту.

Они оценили мой способ устрашения учителя, но не сочли его достаточным для того, чтобы добиться свободы. Друзья считали, что они победили своей стойкостью.

Скоро все забылось, и теперь уже никто не помнит, что же такого крамольного мы тогда совершили.

Долго, целых шесть лет, мои воспоминания о детстве, о нашем жилье были связаны с маленькой комнаткой в передней квартире дома. Сразу после войны мы перебрались в комнаты с окнами во двор – то есть в другую часть дома. Связано это событие, возможно, с тем, что семья увеличилась – подросла моя сестра Ира и начала ходить, говорить и шалить.

Комнатка же, где мы жили до переезда, стала маловата. Бабушка Саша, как глава семьи, предложила перебраться в комнаты большего размера, и мы очутились в совсем других условиях. В нашем распоряжении оказалось две комнаты и большая кухня.

Вид из окон был хорош, хотя и на дворы, но с одной стороны дома виднелись две красивых церкви Варлаама Хутынского и Ильи Пророка. А в других окнах красовался Софийский собор и его колокольня.

В одной из комнат имелся выход на не очень большой, но удобный балкон. Чтобы порадовать маленькую Ирочку, отец на стеклах окна, выходящего на балкон, нарисовал алмазным стеклорезом елку с шарами и шпилем на верхушке.

Перед Новым годом, когда ударяли морозы, наши окна украшались ледяными узорами. Тут неожиданно и проступал тот рисунок. Это было потрясающе красиво, и казалось волшебством. Особенно радовалась этому чуду Ира. Я уже понимал причину появления рисунка, и оценил выдумку отца.

Квартира наша казалась мне такой большой, что я стал кататься по комнатам на трехколесном велосипеде. В каждой комнате стояло по печке, а на кухне царила осанистая русская печь.

В морозы печи приходилось топить утром и вечером. Но все-таки в сильные холода в угловой комнате на одной из стен намерзал довольно большой участок, где на обоях выступал иней. В такую стужу даже дома приходилось ходить в валенках.

Но сильные морозы бывали недолгими, и через неделю-другую прекращались. Поэтому чаще протопленные печи согревали. Ну, а если все-таки тепла не хватало, то можно погреться, прижавшись к теплому боку печки, что очень приятно. Прижмешься к ней спиной и, сидя на стуле, читаешь в свое удовольствие.

В один из таких холодных дней, но в самом раннем детстве, я решил согреть своего целлулоидного пупса. Приставил его ножки к горячей дверце печки, отчего тот сразу вспыхнул ярко и запылал большим пламенем. Я от испуга закричал. Мама успела справиться с огнем, швырнув моего любимца в печку. Были слезы и обида, но как-то быстро закончившиеся.

Помню свою детскую причуду. Когда днем меня клонило в сон, то почему-то я не ложился на диван, а укладывался прямо под обеденным столом, где обычно играл. Но почему-то всегда подстилал газету. Зачем я так поступал, родители от меня не получили ответа, но говорят, это выглядело смешно.

Во время войны, бывали редкие налеты фашистских самолетов, но город они не бомбили. А метили в мосты и железную дорогу. Естественно, все прятались при этих налетах в вырытых траншеях. Взрывы зенитных снарядов и прожекторы притягивали своей красотой, но мы, дети, не знали об их страшном смысле.

Мы часто ходили в город. Кстати, выражение «сходить в город» обозначало посещение центра города, его магазинов, кинотеатров, музея и каких-либо нужных человеку учреждений, например, аптеки.

Однажды в городе был выставлен сбитый немецкий самолет. Я вообще впервые увидел самолет, поэтому не помню ничего, кроме удивления.

Как-то раз зимой мы были в центре города, и шли через Каменный мост. Уже давно его прежние торговые ряды были заняты магазинами и магазинчиками, фотографией, военкоматом, поликлиникой и обкомом партии.

Около военкомата стояла лошадь, почти рысак, запряженный в легкие красивые санки. На лошади, видимо, разъезжал сам военком города, поэтому она была покрыта полостью из войлока, украшенной большой красной звездой. Тогда стоял довольно сильный мороз, и укрытие слегка заиндевело.

Я такое приспособление видел впервые. Поэтому остановился и спросил отца: «А зачем на лошади одеяло?» Он ответил, что это не одеяло, а попона, чтобы рысак не замерз.

Мы пришли домой, и первое, что я сообщил маме – мы видели лошадь, а на ней была напопа!

Вообще, в то военное и послевоенное время встречалось много лошадей, которые в городе использовались, что называется, «и в хвост и в гриву».

Большую часть товаров по маленьким магазинам развозили только на лошадях. А вместо казенных автомобилей некоторых начальников средней руки также доставляли на лошадках, запряженных летом в пролетку, а зимой в санки. Скорая помощь тоже передвигалась на пролетках, и поэтому выражение «карета скорой помощи» полностью соответствовало своему названию.