Валерий Свешников - Свобода, овеянная ветром

Про меня родители рассказывали, что чтение по слогам давалось нелегко, возможно, из-за большого воображения или невнимательности.

Как-то раз нам задали прочитать упражнение по слогам. В букваре значилось: «Мама мыла раму с мылом», а рядом рисунок, на котором женщина моет раму. Я читал по слогам: «Ма-ма мо-ет ра-му».

– Что получается?

– Мама моет окошко!

– Нет, неправильно. Давай снова читай.

– …Ма-ма мо-ет ра-му.

– Что получилось?

– …окошко.

И так несколько раз подряд, пока мое воображение не потерпело поражение, и я не убедился в своей ошибке.

Нелегко давалось чистописание. Мы сначала писали карандашом, а потом отличившимся «писунам» позволяли писать чернилами. Для этого у нас в пенале лежала ручка со стальными перьями. Прямо, как у солдата в ранце должен был находиться фельдмаршальский жезл.

Писать чернилами оказалось довольно сложно. Хотя у каждого были подробные прописи, где даны образцы каллиграфического написания букв и слов, но не всегда получалось. Мы старались написать что-то похожее, но удавалось это редко.

Стараться-то старались, однако трудно было достигнуть хорошего результата. Но мы не особенно огорчались этому. Как будто знали, что спустя несколько лет у каждого сформируется совершенно индивидуальный почерк. Потом, уже на склоне лет, я понял, что разнообразие почерков – это по-научному, результат самоорганизации сложной системы из мышц, нервов, органов чувств и много чего еще. Недаром по почерку можно судить о свойствах личности.

У меня почерк долго не дотягивал до образцов каллиграфии. Почти до десятого класса я чувствовал этот изъян, но ничего не получалось путного при всем моем старании.

Как ни странно, но более-менее приличный почерк стал получаться после долгого писания плакатов в клубе во время службы в армии.

Устному счету нас учили, как и сейчас, на палочках. Но пальцы на руке всегда служили их заменой. Самое интересное, что мой дружок Славка почти до пятого класса поглядывал на свои пальцы, и как-то хитро их загибал, когда проводил устные подсчеты.

Наш навык использовать пальцы на руке при перечислении предметов во время беседы выдает приемы использования их для устного счета. Мы загибаем пальцы, когда перечисляем какие-то положения в своем сообщении. А европейцы и многие американцы, наоборот, разгибают пальцы в этом случае. Закрепляется это на всю жизнь!

Трудно давалась нам таблица умножения, но постоянные «тренировки» сделали свое дело. Скоро я стал считать устно более-менее прилично.

Самый пик умения считать быстро в уме пришелся на практические занятия по качественному и количественному анализу в университете. Правда, лабораторные работы по физике и химии тоже этому способствовали.

И теперь можно сказать, что нас многому научили без тех нервов и многообразия учебников и пособий, которые появились в последнее время.

Читать научили настолько хорошо, что мы пытались читать даже на уроках сквозь щель в парте. Читали и тайком под одеялом. Такая тяга к книгам получилась, скорее потому, что не было телевидения, интернета и других соблазнов.

Писать нас учили все десять лет школы, но многие научились умению излагать свои мысли письменно уже позднее. Так, я стал получать при этом удовольствие, когда надумал писать дневники. Наверное, надо было бы обращать наше внимание на хорошие образцы письменной речи наших сверстников. И, пожалуй, не помешало бы научить нас хорошо и правильно говорить. Хотя эти умения и сейчас остаются в стороне от учебного процесса.

Пожалуй, не помешало бы нам уметь устно считать простейшие бытовые задачи. Так, определение цены товара при покупке в магазине, вычисление процентов от какого-то количества для многих осталось почти недоступным. Это же видно на примере использования понятия «порядок».

Так, выражение «на порядок выше или ниже» для многих обозначает что-то неопределенное, большее или меньшее примерно вдвое, а не в десяток раз, по сравнению с исходным количеством.

Можно сказать, что нас примерно на порядок лучше учили, и школа не была таким уж страшным пугалом, каким оказываются нынешнее ГБОУ СОШи. От одного этого названия дрожь берет.

В начальной школе мы, мальчишки, часто шалили. Чаще, чтобы как-то привлечь внимание девчонок. Иногда это удавалось, и девочка замечала старания, а ведь это и было целью проказника. К сожалению, за шалости нас иногда наказывали, но обычно занудно журили.

В четвертом классе мы считали себя уже почти взрослыми, особенно по отношению к младшим ученикам. Нам же – старшим – предстояло сдавать четыре экзамена – выпускные из начальной школы. Хотя мы и побаивались этих первых в жизни испытаний, но они же вызывали у нас какое-то чувство превосходства по отношению к младшим.

Все-таки, если и шалили мы иногда, то чаще по мелочам – на переменке бросались тряпкой в кого-нибудь, рисовали мелом на доске, азартно играли в салочки или попросту резвились и громко кричали.

Но однажды мы, парнишки, совершили какой-то тяжкий проступок, за который могла последовать суровая кара. Понятно, что тот проступок только учителям казался серьезным, но то, что мы о нем ничего не помним, говорит о его сущей ничтожности. Полагаю, кто-нибудь написал на доске не очень приличное слово или что-нибудь еще в этом роде.

Для начала карательной операции надлежало выявить зачинщика. Роль следователя поручили Ивану Константиновичу – учителю из соседнего класса и преподавателю физкультуры. Он, возможно, знал, что надо делать в этом случае, чтобы быстро добиться результатов. Для этого он привел нас в нижний холл, так, возможно, называлось это место прежде.

Мы стояли кучкой в ожидании предстоящих кар и думали, что всё наказание обернется очередной взбучкой, после которой нас отпустят. Уроки уже закончились, и всем хотелось идти по домам.

Но Иван Константинович построил нас в несколько рядов на расстоянии вытянутых рук друг от друга. А затем велел поднять руки на высоту плеч и… так их держать.

Мы хихикали, удивляясь легкости наказания, оно казалось простым и даже примитивным. Учитель на нас прикрикнул, мы посерьезнели, и встали, как требовал «начальник». Уже через пятнадцать-двадцать минут до нас дошло, что так держать руки очень трудно.

Совсем скоро мы поняли, что это же пытка, которую мы не выдержим и выдадим, кто же был заводилой в нашей проказе. Слава богу, не нашлось слабаков, а все мысленно уперлись, и молча стояли. Иногда мы перекидывались словами, но Иван Константинович ходил по рядам и покрикивал на нарушителей.

Время тянулось невыносимо медленно. Спасения никакого не предвиделось, подбирался голод, уроки-то уже давно закончились.