Павел Катаев - Доктор велел мадеру пить...

- Ходит...

Раз уж пришлось к слову, позволю себе изложить еще два эпизода, связанные с только что упоминавшейся малопривлекательной личностью.

Многозначительность, даже респектабельность этому господину придавала его запоминающаяся внешность, а именно, живописная прическа - ниспадающие чуть ли не до плеч окрашенные благородной сединой локоны.

Поэт и мыслитель - не иначе!

И вот как-то за пиршественным столом (все в том же Питере) отец обратился к нему с заманчивым предложением:

- Давайте поступим так: вы отправляетесь в парикмахерскую и там вас стригут наголо, а за это вы получаете деньги.

- Сколько?

- Не мало.

- Сколько же?

- Две тысячи!

- Ого!

Да, в те времена это были большие деньги, тем более для такого в общем-то пустого случая. Требовалось все лишь побриться наголо.

Ведь не навсегда же, а лишь на время. Волосы-то отрастут!

Господин порозовел от волнения.

- А кто мне даст эти деньги?

- Я,- ответил отец. - Соглашайтесь.

- А у вас есть эта сумма?

- Разумеется.

Отец извлек из кармана пачку денег, отсчитал две тысячи и положил их на стол.

- Все очень просто: пострижетесь, и деньги ваши!

Из розового тот превратился в красного.

- Мы свидетели, - сказал кто-то из собутыльников. - Идите, а мы присмотрим за вашими деньгами.

Все ждали.

Поэт и мыслитель бросился было к выходу, но остановился, на мгновение задержался у открытой двери и бледный вернулся к столу.

- Ну, что же вы!

- Не буду стричься! Оставьте деньги себе!

А вывод отец делал такой: упомянутый персонаж никак не мог постричься, потому что остаться без волос было для него равносильно самоубийству.

Достаточно ему было лишиться своей отличительной черты, густых благородных седин, как и вся личность точно по волшебству рассыпалась бы и вместо романтической значительности остался бы пшик.

И второй эпизод.

Однажды в небывалом ажиотаже и волнении седовласый мыслитель появился в компании и с порога провозгласил:

- Я въехал в Кремль на "Пежо"!

- А выехал на "жопе" (с ударением на последнем слоге), - немедленно раздался насмешливый голос отца.

Главной притягательной силой во время того нашего приезда в Ленинград был Эрмитаж. Причем не весь бесконечный музей, а несколько залов на третьем этаже, где выставлены работы великих французских импрессионистов.

Прежде чем добраться до импрессионистов, мы, разумеется, прошли по гулким и малолюдным залам знаменитого на весь мир музея, собравшего в своих стенах бесценные произведений мирового искусства.

В скобках отмечу, что обычно Эрмитаж наполнен посетителями, а в просторном вестибюле как правило бывает настоящая толчея. Но вот в тот раз здесь было пустынно, словно бы судьба пожелала ни в малейшей степени не мешать свиданию с удивительными полотнами.

Конечно же, огромные, в широких вычурных рамах, потемневших от времени, полотна голландцев, - да и не только голландцев! - впечатляли.

Многие из них в действительности и не были столь уж огромными, а, были, можно даже сказать, среднего размера, но емкие фигуры и предметы, удивительно высвеченные, словно бы с напряженным вниманием выглядывающие из гениального сумрака, существовали вне каких бы то ни было рамок.

Мы молча переходили от картины к картине, из зала в зал, будто бы даже не обращая внимания друг на друга, но я чувствовал, что весь нахожусь под влиянием отца, ловил его взгляды и изменяющееся выражение лица, приостановки или ускорения у той или иной работы.

В частности, именно отец каким-то чудесным образом заставил меня вглядеться в картину Тициана "Последняя вечеря", где удивительным, волшебным образом смешивается искусственный свет догорающей свечи с естественным светом наступающего утра, проникающим сквозь щель в дверях...

Импрессионизм, да и только!

Но вот наконец мы стали подниматься по светлой лестнице на третий этаж, и тут словно что-то ударило в душу, глаза широко раскрылись, и уже не гениально изложенная жизнь, а сама жизнь, яркая, отчасти корявая, не очень даже приятная, задевающая за живое, вдруг показала себя в ясных, отчетливых прямоугольниках, скромно развешенных по скромным, чуть ли не учрежденческим стенам.

Лондонские мосты и туманы Клода Моне, таинственные красавцы и красавицы Ренуара, французские мужчины Сезанна, балерины Дега, танцующие фигуры Матисса...

Здесь я отчетливо осознал, какое искусство близко моему отцу, что доставляет ему наслаждение и, может быть даже, к чему он стремится в своем творчестве.

Вспомнился довольно странный и смешной случай, который произошел в те времена.

Под "теми временами" подразумевается эпоха социализма.

Дело было летним днем в дачном поселке Переделкине, так называемом "городке писателей", в конце семидесятых, а может быть и начале восьмидесятых годов.

Сильных отличий одного года от другого не наблюдалось, разве что какой-то год предшествовал очередному съезду "нашей родной коммунистической партии", а другой (или чреда других) - следовал за ним.

Сама же жизнь двигалась со скрипом, оставаясь неизменной.

Изменялось лишь то, что никак не могло не изменяться - человеческое тело старело, деревья мертвели и засыхали, строения ветшали и приходили в негодность.

Так вот, мы с отцом по обыкновению гуляли по Переделкинским улица - делали "круг", иногда отступая на пыльную обочину, чтобы пропустить очередной автомобиль. Мы словно бы парад принимали. Вот проехал какой-то дачник с примелькавшимся лицом, а вот бледный горожанин в пиджаке и при галстуке.

Сотрясаясь и щедро выплескивая влагу, прогромыхала ассенизаторская бочка.

Иногда тот или иной автомобиль подвергался нелицеприятному анализу.

Иногда же мирно пропускался.

Издалека завидев очередной автомобиль, мы отошли в сторонку - тут как раз оказался въезд в адмиральскую дачу.

- Ну, проезжай же... - притворно сердясь, проговорил отец.

Поравнявшись с нами, "уазик" остановился и из окна с опущенным стеклом высунулся распаренный от жары водитель, мордатый парень в "бобочке" и с ужасно озабоченным лицом.

- Это Переделкино?

- Переделкино.

- Городок писателей?

- Городок писателей.

- Не подскажете, где здесь склад?

Он нас спрашивал, а мы наперебой отвечали. До сих пор все шло хорошо. Но тут произошла заминка.

- Какой склад?

- Ну как какой? Склад и склад.

Тут во мне проснулось какое-то понимание. Я с детства знал и очень любил литфондовский склад, где выписывались и покупались разные интересные товары - электрические провода, доски. фанерки, гвозди и так далее. и тому подобное.

- Литфондовский склад, что ли?

- Ну да! - воскликнул парень с облегчением. - Литфондовский, верно! Так и сказано!