Эудженио Корти - Немногие возвратившиеся

К тому времени во всех домах находились раненые и обмороженные, которые не могли двигаться и, следовательно, самостоятельно ходить за едой. Поэтому тот, кого отправляли на поиски пропитания, был вынужден часами стоять в бесконечных очередях и все равно не получал достаточного количества продуктов. Думаю, что в Черткове было тоже немало умерших от голода.

В результате солдаты начали воровать, причем нередко при попустительстве своих офицеров. Немцы без зазрения совести открывали по ним огонь. Очень обидно расстаться с жизнью таким образом...

В городе остались склады, разрушенные русскими снарядами. Там можно было найти горы макарон, перемешанных с осколками камней, грязным льдом и снегом. Я видел это своими глазами.

Говорили, что где-то в снегу рядом со складами лежат трупы 60 или 70 наших солдат. В первый день своего пребывания в Чертково они обнаружили на складе коньяк, на радостях хватили лишнего и пошли проветриться. Они замерзли насмерть всего в нескольких метрах от дверей помещения, переполненного людьми, и никто о них не вспомнил.

Когда я попал в Чертково, то первые два дня никуда не ходил, только ел, спал и изредка наведывался в расположенный рядом штаб, чтобы узнать новости. Поэтому о большинстве событий тех дней знаю лишь по рассказам и слухам.

* * *

На третий день - наступило уже 29 декабря - я сумел-таки преодолеть свой эгоизм и лень и решил предпринять небольшое путешествие по городу. Пора было своими глазами оценить положение дел.

С немалым трудом я запихнул больные ноги в ботинки и вышел на мороз. Дом, где я блаженствовал, стоял на широкой, прямой дороге - местном "проспекте". Со всех сторон в снегу виднелись черные воронки - следы минометного обстрела. На небольшой площади остались обгоревшие русские танки - не исключено, что именно они в свое время вызвали панику среди тыловиков и обратили их в бегство. За площадью "проспект" становился более узким и теперь шел между двумя рядами приземистых хижин.

* * *

Перед одной из них я увидел душераздирающую картину. На засыпанной снегом куче мусора корчились два человека. Один, заметив, что я смотрю в его сторону, отчаянно закричал: "Signor tenente! Пожалуйста, не бросайте меня, signor tenente!" Я приблизился. Ноги несчастного были страшно изранены осколками мины. Он сказал, что находится в таком положении уже несколько часов, но никто не хочет ему помочь. Второй солдат, вероятно раненный той же миной, лежал без сознания. Его лицо было залито кровью, глаза закрыты, а тело беспрестанно дергалось, будто билось в конвульсиях. Он тяжело дышал, издавая странный пыхтящий звук. Мимо сновали люди, словно не подозревающие, что этим двоим нужна срочная помощь. Вероятно, никому не было дела до чужих страданий, и на несчастных просто никто не обращал внимания. Два покалеченных человека оказались одинокими в толпе.

Я заверил раненого, что не брошу его, и поинтересовался, есть ли кто-нибудь в соседнем доме. Замявшись, раненый ответил, что там полно людей, тяжело вздохнул и опустил глаза: живущим в тепле на других наплевать. Он испуганно смотрел на меня, словно опасаясь, что и я, проявив минутное участие, брошу их умирать на снегу. Я ворвался в дом, дверь в который находилась в трех или четырех метрах от замерзающих раненых. В первой комнате слышался жизнерадостный галдеж. Около дюжины итальянских солдат толпились возле деловитого южанина, занимавшегося приготовлением макарон. Они дружелюбно приветствовали меня и даже предложили отведать горячее блюдо. Не сказав ни слова, я вышел. Дело в том, что немного раньше я заметил на дороге направляющегося в нашу сторону майора. Когда он подошел к дому, я объяснил, в чем дело. Майор как следует разнес своих подчиненных и приказал срочно отнести раненых в лазарет. Сам я воздержался и не стал устраивать разборки с этими незнакомыми солдатами, поскольку не был уверен в благополучном исходе дела. Я побоялся дать выход душившей меня ярости. Сейчас мы уже имели возможность хоть что-нибудь сделать друг для друга. И грех ею пренебрегать.

Я лично проследил, чтобы раненых благополучно доставили в лазарет, находившийся рядом со штабом. Того, кто был ранен менее серьезно, уложили на оконную решетку (деревянная рама с натянутой металлической сеткой) и понесли. Тяжелораненого погрузили на тачку. На всякий случай я решил проводить процессию до лазарета, но оказалось, что солдаты осознали свою вину и раскаиваются в проявленном ими преступном безразличии, поэтому в моем присутствии не было необходимости. Перед тем как уйти, я подошел к лежащему на тачке раненому - крепкому, коренастому южанину. Он взял меня за руку и долго не отпускал, стараясь что-то сказать. Но он не мог произнести ни слова и только громко пыхтел. Когда компания находилась в нескольких шагах от лазарета, я от нее отстал и направился в сторону складов.

* * *

Проходя мимо маленькой деревянной лачуги, я услышал голос. Кто-то кричал: "Signor tenente!" Пришлось войти. Внутри оказался незнакомый солдат. Он сидел прямо на полу, прижимая колени к груди. На его плечи было наброшено одеяло, ботинки стояли рядом. Не скрывая слез, он поведал мне очередную душераздирающую историю: товарищи привели его сюда, отняли перчатки и бросили. У него были отморожены ноги. Я также заметил, что у солдата появились черные пятна на носу и щеках - признак начинающейся гангрены. Я заверил плачущего юношу, что непременно помогу ему, и отправился искать какой-нибудь транспорт.

Как раз в это время через площадь, где стояли танки, шли двое немцев. Один из них тянул за собой маленькие салазки. Не имея ни малейшей надежды, что меня станут слушать, я все-таки обратился к ним и попросил одолжить мне на некоторое время салазки. К моему величайшему удивлению, немец сразу же согласился и даже помог мне посадить в них обмороженного. Дальше мы потащили салазки вместе.

Я хотел устроить пострадавшего в доме, возле которого я незадолго до этого нашел двух раненых. Я знал, что лазарет переполнен, а в том доме, насколько я успел заметить, еще оставалось свободное место.

Немец старательно помогал всю дорогу, иногда он даже сам подгонял меня, показывая на обмороженного и повторяя: "Kaputt... kaputt!" Он помог мне внести солдата в дом. Я решил, что этот человек был австрийцем, призванным на военную службу немцами. Типичный немец никогда бы не вел себя подобным образом.

Так я думал там и тогда. В те времена я был абсолютно убежден, что немцы неспособны на человеческие чувства. Только теперь я понимаю, что у них тоже есть церкви, матери, дети, поэты... Но в том далеком 42-м, глядя на поведение немцев, мне это было сложно представить.

* * *

В маленьком доме было три обогреваемые комнаты. Две оказались заняты. В третьей я обнаружил лишь солдата, вытянувшегося во весь рост на одеяле. Я решил, что он мертв. Но когда я хотел вытянуть из-под трупа одеяло, он слегка пошевелился и издал слабый стон. Он был еще жив! Может быть, даже понимал, что происходит вокруг. Я пробормотал: "Кто бы мог подумать..." - и оставил парня в покое. Я не заговорил с ним и не попытался утешить в его последние минуты.