Людмила Третьякова - Красавицы не умирают

Правда, княгиня не отказывала себе в удовольствии общаться с теми немногими людьми, чьи таланты ценила чрезвычайно высоко. В этом узком кругу бывали Держа­вин, Крылов, Жуковский, Пушкин, очарованный романти­ческой атмосферой Архангельского.

Державин, глубоко уважая Юсупову и сочувствуя ее переживаниям, посвятил ей стихотворение «К матери, ко­торая сама воспитывает детей своих». Слово «сама» особо подчеркнуто: в те времена чад в богатых семействах воспитывали гувернантки и гувернеры. Обычно родовитые отпрыски лишь прикладывались к родительской ручке с пожеланиями «доброго утра» и «доброй ночи». На том общение с батюшкой и матушкой заканчивалось.

Но дети подрастали, все меньше нуждались в матери, и Татьяна Васильевна пыталась восполнить душевное оди­ночество заботами о других людях.

Суммы, которые Татьяна Васильевна отдавала нуж­дающимся, были по тем временам громадные. М.И.Пыляев в книге «Замечательные чудаки и оригиналы», уделив несколько страниц княгине Юсуповой, писал, что ее пожер­твования порой составляли «двадцать и более тысяч».

Имя Татьяны Васильевны связано с одним происшест­вием, которое наделало много шума в Петербурге. Оно послужило сюжетом для пьесы и стало известно даже во Франции.

...Отец девушки, которую звали Парашей, по злому навету был лишен имущества и сослан с семьей в Сибирь. Суровая жизнь поставила ссыльных на край гибели, но юная дочь несчастного не могла успокоиться: почему в ми­ре торжествует злоба и несправедливость, почему так лег­ко лишить человека честного имени?

И вот одна-одинешенька, без денег и теплой одежды, то идя пешком, то подсаживаясь на телегу к какому-нибудь доброхоту, Параша добирается в конце концов до Петербурга. Более того, она вознамерилась лично передать чело­битную императору. В 1804 году долгожданная встреча, несмотря на все препятствия, состоялась. Дело было пере­смотрено, и правда восторжествовала.

Разумеется, в коротком изложении все это звучит рождественской пасторалью. Недаром спектакль «Параша Сибирячка» пользовался ни с чем не сравнимой популяр­ностью. Люди любят почти сказочные истории со счастли­вым концом. Но ведь все это произошло на самом деле! И не надо иметь богатое воображение, чтобы представить, каково досталось девушке. Так вот, самое деятельное уча­стие в ее судьбе приняла Татьяна Васильевна: и приласка­ла, и обогрела, и деньгами ссудила. И этот случай был не единственным. Известно имя еще одного человека — без кола, без двора, — кому княгиня не дала умереть под за­бором. Звали его Борис Федоров. Обыкновенное имя, обыкновенный человек. И стал этот человек поэтом, дра­матургом, романистом, критиком, словом — литератором. Звезд с неба не хватал — это правда, но все-таки прожил совсем небесполезную жизнь во многом благодаря «скупой старухе Юсуповой». Да-да, именно так скорое на распра­ву людское мнение окрестило Татьяну Васильевну. Дей­ствительно, балов Юсупова не устраивала, в долг не дава­ла, очень порицала мотов и беспечных хозяев-помещиков, у которых народ по деревням, особенно весною, соломою да подаяниями питался.

Кстати, Юсупова прекрасно понимала, что обилие бар­ских закромов зависит от того, как живет крестьянин, хо­рошо ли ест, крепко ли его хозяйство. Заботясь о благо­получии своих 20 тысяч крепостных, Юсупова оказалась куда дальновиднее многих помещиков, выжимающих из своих деревень все до капли.

Татьяна Васильевна на удивление дельно вела хозяйство и получала немалый доход. Женщины ее времени были весьма далеки от вопросов экономики, реализации сельско­хозяйственной продукции, прибыльного вложения капитала. На их фоне княгиня Юсупова выглядела редкою птицей, и за ней прочно утвердилась слава «дамы-финансиста». Сосе­ди и знакомые ездили к ней потолковать о делах и получить совет в самых запутанных вопросах.

Занимаясь хозяйством и благотворительностью, Юсу­пова не забывала тем не менее о своей давней страсти: ма­стера-камнерезы по ее указанию занимались нанесением на полудрагоценные камни эмблем, девизов, надписей. Трудно было лучшим образом удружить княгине, нежели презентовать ей мудрое и краткое изречение, которое тут же увековечивалось на каком-нибудь агате. У Юсуповой образовалось таким образом целое собрание разных камней. Она была довольна — камнерезы получали работу, а потомки -— память о ней.

Татьяна Васильевна, не чуждая тщеславия, весьма опа­салась, что после смерти ее скоро позабудут. Такие мысли подвигнули ее к поступку, весьма позабавившему москви­чей. Все вдруг заметили, что шустрые мамзели с Кузнец­кого моста зачастили в дом княгини. Татьяна Васильевна стала появляться в обществе в модных туалетах из дорогих тканей. На балах ей делали комплименты и бились в до­гадках, чему бы приписать такое неожиданное щегольство. Княгиня простодушно раскрыла секрет: «Вот умру, так что мои люди будут донашивать? Пусть уж в новом поще­голяют — меня лишний раз вспомнят».

Если дворовым девушкам предназначалась одежка с барского плеча, то молодой невестке, жене сына, урож­денной Нарышкиной, Татьяна Васильевна оставила беспо­добную «Перегрину», шкатулки с алмазами и предания о своей невеселой женской доле. Впрочем, неверного мужа, которого пережила на десять лет, Юсупова вспоминала без сердечной досады. «Милосердный Бог посылает нам скорби для испытания нашей веры и терпения», — любила повторять она.

...Мужчины куда в меньшей степени охотники переби­рать в памяти прошлое: старый князь Юсупов до послед­него часа жил в свое удовольствие. Правда, его донимала любовница-француженка, служительница Мельпомены и верная подданная Бахуса. После посещения княжеских погребов мамзель била севрский фарфор, ругалась и швы­ряла в своего патрона туфлей. Тот все терпел из уважения к ее восемнадцати годам.

Николай Борисович так никогда и не утратил интере­са к жизни. За пять месяцев до смерти его видели на вечере у Александра Сергеевича Пушкина, недавно же­нившегося.

Что ни говори, Юсуповы были схожи в своем жизне­любии: Татьяна Васильевна умудрилась не превратиться в сварливую старуху и нудную моралистку. Когда она умерла, все удивились: да неужто ей было полных семьдесят два года? Еще вчера княгиня, сохранив отблески давнего очарования, покоряла живостью ума, сердца и любез­ностью в обхождении.

* * *

Знаток петербургского света граф В.А.Соллогуб вспоми­нал, что царствование Николая I, начавшееся так мрач­но — восстание декабристов, казнь, ссылки, ужас в обеих столицах, — в конце концов несколько смягчилось. Жизнь обитателей уютных особняков вошла в свои обычные бере­га. «Празднества сменялись празднествами, — пишет он, — и отличались, как водится в этом случае, необык­новенным великолепием. В те времена имена светских кра­савиц не были еще достоянием газетчиков и упоминать о них в газетах считалось бы верхом неприличия, но в устах всех были слышны имена графини Завадовской, Фикельмон, урожденной графини Тизенгаузен, дочери в то время известной в петербургском свете Елизаветы Михайловны Хитрово, одной из пяти дочерей фельдмаршала Кутузова, фрейлины княжны Урусовой и девицы Нарышкиной, впоследствии княгини Юсуповой. Все четыре были красавицы писаные...»