Ольга Мочалова - Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах

Соседи жизни,
о друзья,
Источники целебной веры —
Деревья! Братья и мужья!
Моей надежды довод первый!
Железной жизнью утрудясь,
К вам льну поклонницей покорной.
Ветла! Родная липа! Вяз!
Со скрипом ель ветроупорным!
Сосны круто объемный ствол!
Я выговорила право,
Хотя бы тайным уголком,
Жить лиственно и величаво!
Несовершенство робких рук
На ветку с листьями меняю!
Безумье горечи,
Испуг —
На прорастание корнями!

Я не хочу влачить
Ржавые кандалы смерти,
Когда вспоминаю Вас
В поле, при ветре.

Суетливые куры
Около серого сруба
Несомненностью превосходят
Помертвелые Ваши губы.

Нет, о загробных извилинах
Не берусь говорить много:
Испытываю сопротивленье
Перед немым именем Бога.

Друг, шедший рядом!
Порой беспримерно волнует
Памятное беспамятство
Со звездных поцелуев!

Сердце, минуя крепость
Непоколебимой могилы,
Сквозь дебри недоразумений
Губы находит милые…

В полях, залитых солнцем,
Жар душных объятий встречает…
Это душистое удушье —
Любовь ли? Верность? Не знаю.

Ночью
земля —
подземелье,
Улиточьи покои,
Скрытых мест под почвой
Седеющая влажность.
В глубине подземной
Тысячелетний опыт,
А мы с тобой —
узкой тропкой,
Шуршаньем вспугнутых листьев —
Тени и шаги!
Спускаемся ниже и глубже.
Луны паутинный свет —
Слабым воспоминаньем
Ольховых расплеснутых веток
Над замершей рекой.
Под днем — область
Плавных напластований
С изгибом улыбки губ,
Смыкание в камни пород,
Бородки
Ссохшихся корней!
В корнях — рычанье тигров,
Обезьянье бесстыдство и жадность,
Почти не красота в отчаянной
Животной мудрости —
жить!
Земля, как душа, подземелье!
Мы никогда не видали
легкого света!
В земляном воздухе планеты,
Ольга моя,
Помни по горло:
Когти —
корни орлов!

Ночная тьма
спаяла с высью землю,
Ввергая нас в небесные подвалы.
Цеплялась ощупью,
теряя направленье,
Жизнь женская,
как жалобная малость.
Пластом воздушным
под ногами —
сырость.
Дороги к дому
не было нам нужно.
Рудой полночной
пробирались миром
Ладонь в ладони! Дорог жемчуг
дружбы!
Я не найду среди других предметов
Той августовской Ольги в недрах ночи!
Нет, никакое пенистое лето
Черты той близости возобновить не хочет!
Но холодок левкойный
в локте
левом
Остался неисчерпанным
алканием:
Еще — перемещенья почвы
с небом!
Такого же признанья
на поляне!

Развенчанного дерева скелет!
Его не возродит ярчайшее из лет!

Обезображенное страшной смертной встряской,
Оно бесчувственно встречает лета ласку!

Каракулею привиденья
Застыло на черте уничтоженья!

О, только бы не гибели такой,
Отвергнутой и смертною страной!

Как превосходней смерть лесного пня!
Чернея, огрибев, он все влечет меня.

Голубоватым мохом поседев,
Он красным ягодам вокруг дает разбег!

В его распаде смертная страна
Высоким прошлым дерева отражена.

Посторонитесь
перед железным отчаяньем,
Похожим на силу,
Чем дышало Брюсова имя
Под небом синим.
Помните
всю особенность
Этой не теплоты,
Сухую яростность страсти,
Жадные поиски красоты!
Величавое отвращенье
Рядом с волею к жизни
Замкнутого человека
Без мирной отчизны.
Но безотчизной и наша становится
Жизнь
перед убылью силы
Когда вздрагивает морозом
Октябрь без Брюсова
У разрытой могилы…

Четыре орла по углам,
Четыре князя по сторонам.
Орлы серебрены, князья молоды,
Но все пригвождены
От правой до левой стены —
Государевы чины —
Кто присягой, кто золотом.

Бриллиантокоронен царь!
Как большая застежка, царь!
С бело-румяного лица
Кротко досада струится.
Что попросту не испить водицы,
Да с Евдокией — царицей
В зимнем сумраке не раствориться…

Четыре орла по углам!
Четыре князя по сторонам!
Каждый князь, каждый орел
Должен отяжелить престол,
Не имея других надежд,
Как неподвижностью пыла.
Серебро крыл, мех одежд
Прибавить к имени Михаила!

Пленяюсь двориком Замоскворечья,
Где из-под камня только ключ не бьет,
Где вытолкнутый ледоходной речкой
Лежит недвижно камень у ворот.

От заливных лугов осталась только слава!
Но нищенская радость — вспоминать
Становится почти что величавой,
Перешагнув через отца и мать.

Как будто помнишь умыванье утром,
Зеленой тьмы свежительный рассол,
Не вырубленную лесную мудрость,
Густыми травами захлестнутый подол.

Та свежесть в жизнь вросла.
Тот стук в двери остался.
Зарытый клад не отдали поля.
Не выцвела малиновая ал ость
Зорь деревянного Кремля!

Слежу во всем:
Слежу в платках узорных,
В быту боярском,
В росписи цветной
Ту кряжистую непокорность,
Что отстоялось
каменной Москвой!

Красавица, нищий, старуха, бродяга,
Пожары, народный разгул, покаяние —
Все оборачивает отвагу
Вспять к временам деревянным.

В обеденный час собачье разъяряя,
Почти наезжая на ласковый садик,
Топтался, поводья в кулак зажимая,
По улице грязной Грозного всадник!

Блаженный бежит босиком до сегодня,
Колеса повозки поспешной хватая.
Шла в жаркую баню дебелая сводня,
К широкой груди узелок прижимая.

Мальчишка под лестницей голубя мучил.
Беседовал старенький странник о чуде.
Сгущались на небе громовые тучи.
Плыл гусь по пирам на серебряном блюде.

Ткачи, кузнецы, провожая закаты,
Отсвечивали волосатою грудью.
Хватали за спящее сердце набаты,
Плывя, расплываясь в полночном
безлюдье.

Покорность и ужас, как перед лесом,
Стояла в зрачках расширенных супруги,
Когда воротившегося из поездки
Она принимала могучего друга.

Леса, где хозяином филин узкоглазый.
Узорная сетка извилистых рек.
В кустарнике путаясь непролазном,
Бежал, задыхаясь, степной человек.
Так замысла цепкий удачливый корень
Встретил сочувственно лиственный звон.
Серые срубы осели вскоре
Русых, суровых, плотных племен.
Кругом — непочатая неизвестность!
Запах медвежий, шелест плывет.
Поехало речками с грузным плеском
Славянское дерево, мех и мед.
О, сколько здесь черпается утра
В преддверии истории, на заре!
О, дикие взлеты нетронутых уток.
Травы, не знающие о косаре!
Не город еще, а звериная тропка,
Кустарник, овраг, омут мутной воды!
Не город, а замысел, а сноровка,
Завязка малоизвестной Москвы!
Еще далеко до эпохи пречудной,
Когда заглядится Москва в зеркала.
Убогие вещи, немногие люди,
Простой разговор, да лихие дела!