Грэм Робб - Жизнь Бальзака

В прошлом Бальзак часто сам портил свои замыслы; на сей раз все казалось чистой воды невезением 902. Вначале публика толком не понимала, что она смотрит – комедию или трагедию. Решающее слово сказал Фредерик Леметр. В последних двух актах он откровенно паясничал – ему надо было заботиться и о собственной репутации. В четвертом акте он вышел на сцену в костюме мексиканского генерала, с большой накладной прядью на голове, и говорил с провансальским акцентом (одна из личин Вотрена). Кому-то показалось, будто Леметр пародирует ЛуиФилиппа, и решили, что пьеса – политический фарс… Надо сказать, что такая мысль пришла в голову далеко не всем, но на следующий день «Вотрена» запретили. Впоследствии выяснилось, что запрет наложил не цензор Каве, сам когда-то написавший сатиру против цензуры, а министр внутренних дел Ремуса – человек, который, по словам Бальзака, «очень старается казаться серьезным» 903.

Как и в прошлом, просчеты Бальзака становятся увеличительным стеклом, сквозь которое можно рассматривать эпоху. Зрелище было не из приятных. В неопубликованной части своих мемуаров Ремуса злорадно вспоминает о визите Виктора Гюго, который просил его снять запрет. Сопровождаемый Дюма и молчаливым, выступавшим с достоинством Бальзаком, «Гюго торжественно сделал мне выговор за то, что я нападаю на свободу творчества». Как самодовольно замечает министр, писатели лишь напрасно потратили время. Правительство и оппозиция были определенно «бакалейщиками», «чем и гордились» 904. Кроме того, тогда Ремуса пробыл в должности всего два дня и пытался завое вать популярность. Запрет был подтвержден, Бальзаку предложили компенсацию, от которой он отказался. То, что почти наверняка должно было привести его к финансовому успеху, было задушено в колыбели. Хуже всего воспринял Бальзак потерю дохода; громкий скандал и последовавшая за ним слава служили для него временным утешением.

Никто так и не объяснил, почему на самом деле запретили «Вотрена». Намекали, что причиной стала накладная прядь. Теперь кажется вероятным, что гений преступного мира Бальзака пал жертвой мелких интриг. Директор театра Арель должен был вотвот обанкротиться; если бы он мог объяснить свой крах происками цензуры, он получил бы какую-то компенсацию. Есть также подозрение, что пьесу счел оскорбительной еще один важный чин. В рапорте цензора Вотрен сравнивался с еще одним «подрывным» персонажем, Робером Макером, жестоким преступником, обладавшим заразительным чувством юмора. Сравнение вполне уместное, поскольку Вотрена играл Фредерик Леметр. Затем цензор неспешно и неизбежно находит «отягчающие обстоятельства» в «образе министра полиции, виновном в том, что бросил своего сына, которого подобрал злоумышленник» 905. Читать записку цензора любопытно, поскольку ни в одной версии пьесы такого персонажа нет. Здесь можно вспомнить слова Бальзака о том, что мания находить прототипы для его персонажей познакомила его с многими тайнами, которые в ином случае могли так и остаться нераскрытыми 906.

Возможно, в бюрократических джунглях вовсе и не водилось такой птицы, как «истинная причина»; и все же кажется, что в конце концов здесь сыграло роль чье-то тонкое политическое чутье. Правы были те, кто полагал, что Бальзак нападает на ЛуиФилиппа. Не прямо нападает, конечно; интересно отметить, что появление Леметра в последнем акте предваряется злобной ремаркой одного из злодеев, переодетого буржуа: «Мы делаем то же, что и все: богатеем!» В 1840 г. такие слова казались антиправительственным протестом. Если даже воспоминания о парике оказались по большей части вымышленными, общее впечатление оставалось верным.

«Вотрена» следовало запретить. Будучи примером политики Бальзака, он продемонстрировал, как опасно «высшее беспристрастие» 907. Показав, что буржуазия – сама себе враг, Бальзак как будто нападал на основы общества, которое он защищал. – и на правительство, которое начало путать своих критиков со своими врагами.

Хотя министр ничего не говорил о другом происшествии в связи с «Вотреном», он, возможно, прекрасно помнил еще одну историю, окружившую Бальзака двусмысленной славой: дело Петеля, одно из громких дел XIX в., во многом ставшее таким именно благодаря Бальзаку 908. Оно надолго отвлекло Бальзака от повседневной тяжелой и скучной работы (Бальзак подсчитал последующие расходы и потерю дохода в 10 тысяч франков) 909. С другой стороны, дело Петеля доказывает, что карьеры драматурга и политика были тесно переплетены и все настоятельнее диктовались отдаленными целями, которые, скорее всего, так и не были бы достигнуты.

1 ноября 1838 г. в Белли у швейцарской границы местных врача и магистрата разбудил среди ночи молодой адвокат Себастьян Петель. Снаружи, в карете, лежала его молодая жена. Она была мертва. Петель рассказал следующее: он возвращался из Макона с крупной суммой денег. Неожиданно на холме Дард карету остановил его слуга. Слуга выстрелил и ранил мадам Петель. Петель погнался за слугой с геологическим молотком и разбил ему голову. При свете дня рассказ показался запутанным, а поскольку Петеля не любили, никто не пожелал ему верить. Его обвинили в убийстве жены и слуги. 30 августа 1839 г. на выездной сессии суда присяжных в Бурже ему вынесли смертный приговор.

Бальзак и Гаварни были знакомы с Петелем еще в начале 30-х гг. XIX в., когда он писал театральные рецензии для газеты «Вор» (Le Voleur). Услышав вердикт, они бросились на защиту бывшего коллеги. Бальзак был взволнован и настроен оптимистично. Они прибыли в Бурж в ночь на 9 сентября 1839 г., побеседовали с Петелем в камере, затем наняли карету и поехали на место преступления. После возвращения в Белле Гаварни засомневался в успехе. Ему казалось, что Бальзак из лучших побуждений уменьшает шансы Петеля на оправдание; он действовал наобум, кидался куда попало, беседовал со всеми, кого мог найти; даже остановил на площади префекта и почему-то заговорил с ним об опасностях, каким подвергаются юные девицы в школах-интернатах 910.

12 сентября Бальзак вернулся в Париж и потратил еще три дня на сочинение знаменитого «Письма по делу Петеля». В конце месяца его напечатали три общенациональные газеты. Теккерей нашел письмо длинным, скучным и напыщенным (и написал собственный длинный и нудный отчет о процессе) 911, однако письмо можно рассматривать как одно из самых захватывающих произведений Бальзака. Он понимал, что от него во многом зависит человеческая жизнь.

Его любимым занятием было говорить правду; на первый взгляд кажется, что, защищая Петеля, он переусердствовал. Вот, например, как он описал характер обвиняемого: «…смышленый, вспыльчивый, человек высокой нравственности и большой физической силы; страстный, не может сдерживать свои порывы… он горд, можно даже сказать, тщеславен, а иногда, как большинство тщеславных людей, он переступает границы правды (но только на словах); однако в целом он человек хороший». Решающим фактом для Бальзака стало то, что у Петеля не лицемерное лицо – здесь сказалось его убеждение в ценности оккультизма при расследовании преступлений 912.