Грэм Робб - Жизнь Бальзака

Для Бальзака «утрата иллюзий» была равнозначна открытию, что оптимизм не всегда помогает. Отсюда и его желание перед вторым великим поражением бежать туда, где иллюзии еще процветали. На помощь пришло полученное им юридическое образование: еще оставались затруднения с наследством графа Висконти. Сара и Эмилио снова попросили его о помощи. Вместе с Бальзаком они приглашали поехать в Италию Теофиля Готье, но тот был занят – трудился обозревателем на Парижском салоне. Поэтому 14 февраля Бальзак поехал в Италию один. 18 февраля небо над Миланом осветилось ослепительным северным сиянием, а 19 февраля Бальзак въехал в город и снял номер рядом с театром Ла Скала в лучшем отеле города, «Альберго делла Белла Венеция» 776.

Графиня Сансеверино снабдила его рекомендательным письмом к своему брату, князю Порциа, и его любовнице, графине Болоньини-Вимекрати. Человеку, чей экипаж только что захватили в Париже судебные приставы, предоставили личную карету князя и его ложу в Ла Скала. Скульптор Алессандро Путтинати изваял его мраморную статуэтку, которую Бальзак назвал «творчеством привязанности»; в благодарность он оплатил и работу, и материал 777. Только его собратья-писатели оказались негостеприимными: они обиделись на Бальзака за то, что тот предпочел их обществу общество аристократов. Как вспоминал Чезаре Канту, Бальзаку удалось восстановить против себя всех во время визита к знаменитому писателю-романтику Мандзони. Надев мягкую шляпу и «ленточку вместо галстука», Бальзак непрестанно болтал о себе, жалуясь, что его попытка написать «религиозное произведение» («Сельский врач») оказалась не такой прибыльной, как он надеялся, и он ничего не сказал о романе Мандзони «Обрученные» (I Promessi Sposi), который он даже не читал 778. Оставшееся время отпуска он был завален приглашениями и газетными статьями, прочесть которые у него, скорее всего, не было времени. После того как у него на улице украли часы, несколько газет напечатали сочувственные статьи. Чезаре Канту заметил: часы быстро нашлись. Происшествие свидетельствует о том, что полиция все-таки может работать эффективно. В другой газете сообщалось о появлении новой моды в одежде – «а-ля Бальзак». Автор статьи предполагал, что новая мода связана с необычным сочетанием белого галстука и черных перчаток. Скорее всего, новая мода стала результатом того, что Бальзак слишком быстро укладывался в дорогу.

Центром Милана считался салон двадцатитрехлетней графини Маффеи, которой предстояло сыграть важную роль в движении Рисорджименто. Несмотря на грозящую ему финансовую катастрофу, Бальзак наслаждался внезапным омоложением. Он описывал графиню в письме к ней самой: она напоминала ему статуэтки, которыми он так восхищался, «стройная, гибкая, добрая и красивая, тонкая, хрупкая, изящно сработанная, с изысканными формами, полная милосердия, красоты и чудесных изгибов». Граф Маффеи так забеспокоился, что послал жене срочные распоряжения: «Все взгляды прикованы к этому знаменитому иностранцу, и все знают, что он проводит в нашем доме почти все утра и вечера, пренебрегая другими приглашениями от знатных людей, осыпавших его, в отличие от нас, знаками внимания… Так как ты читала его романы, ты сама можешь судить, насколько он хорошо знает женщин и умеет их обольщать… Не рассчитывай, что его внешнее уродство или твоя неопытность спасут тебя или защитят от общественного мнения. Даже его уродство забывается благодаря его остроумию и обаянию. Он умеет по собственной воле раскрывать сердца и души. Помни, малютка Клара, что ты любимица всего Милана» 779.

Когда Бальзак поехал в Венецию, чтобы получить подпись на одном документе, связанном с наследством Эмилио, он писал оттуда именно Кларе. Его письма представляют ценные доказательства того, как он порождал новые иллюзии, которые должны были заменить утраченные. Из своего номера в «Альберджо Реале» – номера, который в 1834 г. занимали Жорж Санд и Мюссе, – он любовался видом собора Сан-Джорджо Маджоре и его отдельно стоящей колокольней. В ту пору век туризма уже начался, и в самых поэтических местах он обнаруживал, что его фантазию обезглавливают «проклятые английские гравюры», которые уже показали ему Венецию во всех возможных видах. «Мой разум подобен кокетке, которой уже наскучила любовь во всех ее мыслимых видах, поэтому, когда она находит истинную любовь… она не чувствует ничего».

«И дождь укрывал Венецию серым плащом, что может быть весьма поэтическим для этого бедного города, который рассыпается со всех сторон и ежечасно тонет в могиле, но дождь оказался не слишком приятен для парижанина, который две трети года наблюдает завесу тумана и плащ дождя. Однако меня порадовало одно: молчание умирающего города. Одно это способно порадовать меня во время жизни в Венеции, ибо оно сочетается с моими тайными склонностями, которые, несмотря на внешний вид, тяготеют к меланхолии» 780.

Через пять дней выглянуло солнце; Бальзак наскоро осмотрел весь город, был поражен его ангелами, но самым красивым нашел ангела в соборе Святых Петра и Павла 781. И все-таки самой большой приманкой для туриста, страдающего меланхолией, оказалась гондола, «целая жизнь сама в себе»: «Признаюсь, сердце у меня было разбито не дамой моих грез, которая сидела рядом, ибо должно быть довольно приятно сидеть рядом в гондоле». Бальзак воображал в гондоле не мадам Ганскую. В письмах к ней, «смешивая прошлое и будущее в одном ощущении», он спрашивал, помнит ли она дом XV в. на берегу Большого канала, за палаццо Фини, с двумя готическими окнами. Там они могут свить свое гнездышко; выйдет дешевле, чем снимать виллу Диодати. Бальзак находил ревнивые подозрения Эвелины все более и более неприятными. Совпадение ли, что маленький готический домик на Большом канале, как говорят, был домом Дездемоны 782? Может быть, Бальзак об этом знал. Спустя полтора года Эвелина услышала, что ее возлюбленный задумывал драму в пяти актах под названием «Джина»: «Это “Отелло” наоборот, – объяснял ей Бальзак. – Джина будет Отелло в юбке, а действие будет происходить в Венеции» 783.

Бальзак путешествовал по Италии еще месяц – гораздо дольше, чем собирался. Он побывал во Флоренции, Ливорно, Болонье, где заходил к Россини и Олимпии Пелисье, и Генуе, где случилась ужасная «ошибка». Его поместили в карантин, то есть «в самый ужасный лазарет, непригодный… даже для бандитов». Во время его пребывания там один генуэзский торговец поделился с ним тайной, способной сделать его миллионером: из-за этого 1838 год стал для Бальзака одним из самых непродуктивных с точки зрения творчества.

24 апреля 1837 г. Бальзак наконец покинул Милан, собираясь выжать последние капли благословения из своего итальянского отпуска, прежде чем вернуться в ад. Свое путешествие он описал Эвелине, когда вернулся на улицу Кассини, где его ждали «200 писем», в том числе три от нее. Самое интересное в письме к Эвелине – дата: 10 мая. Дело в том, что Бальзак вернулся в Париж на неделю раньше.