Грэм Робб - Жизнь Бальзака

«У меня было великолепное путешествие, и я рад, что совершил его… Я пересек Сен-Готард, где на тропинках лежало 15 футов снега, но я вынужден был идти дальше, поскольку даже самые высокие вехи, отмечавшие дорогу, оказались похоронены под снегом, а мосты через потоки стали невидимыми, как и сами потоки. Несколько раз я едва не погиб, несмотря на то что у меня было одиннадцать проводников. Я поднялся на Сен-Готард утром, видел красивейшую луну. А затем над снегом взошло солнце – такое зрелище бывает один раз в жизни! Я спустился так быстро, что за полчаса я дошел от минус 25 градусов на вершине до стольких же градусов, но со знаком плюс, в долине Ройса. А затем ужасы Дьяволова моста… Я истратил огромное количество времени и денег, но деньги того стоили. Путешествие превосходное, и я намерен повторить его летом, чтобы увидеть все эти красоты в новом свете».

Гибель Бальзака в подсвеченном луной снегу в Швейцарских Альпах была бы очень романтичной, и такая мысль наверняка приходила ему в голову. Как обычно, он сравнивал свою поездку с наполеоновской кампанией – отступлением из Москвы. Затем, освеженный легким прикосновением смерти, он приготовился к бою с кредиторами: «Теперь я вернулся к работе. Я в стремительной последовательности издам “Цезаря Бирото”, “Совершенную женщину” (La Femme Supérieure) и “Гамбара”; закончу “Утраченные иллюзии”, затем “Большой банк” (La Haute Banque) и “Художников” (Les Artistes). После этого мы (то есть он сам и портрет Эвелины. – Авт. ) полетим на Украину, где, может быть, мне настолько повезет, что я напишу пьесу, которая положит конец моим финансовым мучениям. Таков мой план действий, cara contessina 784».

План немедленных действий оказался не таким славным. Бальзак попросил помощи у своих финансовых советников, и все дали ему один и тот же совет: бежать. Он бежал в дом всегда радушных Висконти, которым принадлежал «величественный особняк» на Елисейских Полях, под номером 54 – возможно, «Отель де Масса», который теперь можно видеть в трех милях от того места, по адресу: улица Фобур-Сен-Жак, дом 38. Туда его перенесли в 1928 г.; он стал штаб-квартирой Общества литераторов 785. Здесь, к унижению Бальзака, историю подхватили газеты.

И «Газетт де Трибюно», и «Век» напечатали статьи об отвратительном деле, которое слушалось 26 июля 1837 г. 786Ехидно и злорадно, что как будто подтверждает мнение Бальзака об агрессивном мещанстве Июльской монархии, адвокат по фамилии Фавр перечислил попытки Уильяма Даккета схватить «“сильфоподобное” создание», «невидимого, неосязаемого г-на де Бальзака (смех в зале суда)». Потерпев неудачу в попытке завладеть «чудовищной тростью, один ремонт которой обошелся в 18 тысяч франков», Даккет раздобыл судебное предписание. С ним судебный исполнитель проник в дом Висконти под видом служащего почтовой конторы. Ему якобы нужна была подпись Бальзака за доставку этрусской вазы. Слугу убедили подвести Бальзака к двери, где замаскированный судебный исполнитель назвал его «коллегой», потому что он тоже один раз был соавтором мелодрамы. Пакет развернули; в нем оказались бумаги, в которых утверждалось, что Бальзака посадят в тюрьму, если он немедленно не заплатит 3000 франков. Висконти дали Бальзаку эти деньги. После того как в «Веке» 28 июля появился отчет о судебном заседании, Бальзак написал редактору, Арману Дютаку, что газете, вместо того чтобы выставлять его на посмешище, следовало «протестовать, вместе со всеми порядочными людьми, против лишения свободы по гражданским делам, что практикуется ныне лишь ради интересов подлых узурпаторов». Письмо так и не было опубликовано.

Бальзак был спасен от долговой тюрьмы; и все же то событие его надломило. «Я уже столько раз надеялся, что устал надеяться» 787, – писал он. Проблемы требовали немедленного решения, а ведь ему еще нужно было работать. Он написал Эвелине, что похож на голубя, которого послали из Ноева ковчега, вот только потоп все не прекращается 788. Парижские знакомые избегали его «как чумы»: «Я совершенно один, но предпочитаю одиночество той слащавой ненависти, которая в Париже сходит под названием дружбы» 789. Он думал купить домик или небольшой замок на берегу Луары, но затем, с типичным для него пируэтом, с воодушевлением написал о преимуществах жизни в современном большом городе с асфальтовым «полом», газовыми «канделябрами», бесконечной лентой сверкающих витрин: «Через десять лет мы будем чистыми, и упоминания о парижской грязи вычеркнут из словаря». «Я оставил мысль о возвращении в Турень и останусь гражданином интеллектуальной столицы» 790. В виде компромисса он приобрел поместье между Севром и Виль-д’Аврэ 791, неподалеку от ворот Сен-Клу к юго-западу от Парижа. Он очутился за пределами юрисдикции Национальной гвардии, но близко к Парижско-Версальской железной дороге, которую тогда как раз сооружали. Бальзак начал скупать там небольшие участки земли на общую сумму 10 тысяч франков. Зять Бальзака должен был построить для него дом, а также второй дом, для ГвидобониВисконти, которые и финансировали проект. «Мое бедное уединенное жилище будет называться “Ле Жарди”. Это участок, на котором я обоснуюсь, как гусеница на салатном листе» 792. Образ красивый и вполне уместный: Бальзак нашел еще один способ тратить свои заработки.

С точки зрения психики Бальзак перенес кризисы 1837 г. благодаря тому, что жил двойной жизнью, каждая в своих декорациях и со своими настроениями; сменной декорацией служили Альпы. Кроме того, он оставил потомкам два отчетливых собственных образа – один публичный, второй тайный, обернутый в маленькую драму, которая преследовала его до конца жизни.

Публичный образ связан с портретом, который Бальзак попросил мать заказать Луи Буланже. Ему хотелось чем-то возместить «ужасную литографию», сделанную с карикатурной статуэтки работы Дантана 793; на ней он выглядел как неразрушаемый Шалтай-Болтай с тростью. Портрет Бальзака работы Буланже в монашеской рясе был выставлен на Парижском салоне 1837 г. и, по мнению дамского журнала, изображал «крупного субъекта, до подбородка завернутого во фланелевую рубашку»… Он напомнил рецензенту зонтик в футляре и одновременно турскую пушку – аллюзия на «Турского священника», где аббата Бирото не пускает в дом его хозяйка. «Как отличается действительность от грез молодых дам! Ах! сколько иллюзий будет утрачено при виде этой картины! Сколько голосов воскликнут: “Верните нам нашего Бальзака!”» 794Однако Готье – возможно, с благословения самого Бальзака – углядел в портрете образ почти мифологический, который послужил прообразом статуи Родена: «Полный, чувственный рот, особенно нижняя губа, улыбается раблезианской улыбкой под тенью усов, гораздо светлее оттенком, нежели волосы; вызывающе вскинутый вверх подбородок соединяется с шеей широкой, мощной складкой плоти, похожей на подгрудок молодого быка» 795.