Бенгт Янгфельдт - Рауль Валленберг. Исчезнувший герой Второй мировой

Реакция Даниэльсона, конечно, не имела никакого отношения к одежде. Объяснение следует искать в другом.

Все члены будапештской миссии – Пер Ангер, Ларс Берг, Маргарета Бауэр и Денеш фон Мезеи – после возвращения в Швецию писали в МИД подробные отчеты о нападении Скрещенных стрел на миссию в сочельник и о разграблении советскими войсками в феврале. Все, кроме Даниэльсона. Единственные, кому он, судя по всему, послал отчет, – это американский посланник Хершель Джонсон и Айвер Олсен из Управления по делам военных беженцев. Тот факт, что МИД не потребовал от Даниэльсона письменного отчета и даже, по всей видимости, не заслушал его устно, поразителен.

Поведение Даниэльсона в отношении Май фон Дардель нужно рассматривать вкупе с его молчанием о времени, проведенном в Будапеште, – молчанием, которое, возможно, объясняется его взглядом на деятельность Валленберга. Миссия Рауля была санкционирована Стокгольмом, и Даниэльсон принял ее условия. Однако как дипломат старой школы он – впрочем, как и Берг и Ангер, – критически относился к свободному толкованию Валленбергом границ своего мандата. Судя по всему, противоречия между профессиональными дипломатами и Валленбергом были гораздо глубже, чем те позволяли себе признавать после исчезновения Рауля. В мемуарах это читается между строк, например, в следующей формулировке в письме Ларса Берга: “Все наши силы днем и ночью были сосредоточены на борьбе за дело Швеции и Рауля, хотя его дело шло скорее во вред шведским интересам, чем наоборот, из-за все более масштабного найма людей на работу и производства охранных документов вопреки распоряжениям Даниэльсона”.

Все же, вероятно, не эти критические взгляды на нетрадиционные методы дипломатии заставили Даниэльсона отклонить приглашение Май фон Дардель. Причина, скорее всего, была иной: он думал, что располагает информацией, которая, будь она правдой, сильно повредила бы репутации Валленберга. Дело в том, что у Даниэльсона сложилось представление, будто Рауль не собирался возвращать ценности, которые взял с собой, когда перешел к русским, а думал их присвоить. После падения Буды к Даниэльсону приходили люди, требовавшие свои депозиты, которые, по их утверждениям, они оставили на хранение Валленбергу. Об этом говорил Миклош Краус, видевшийся с Даниэльсоном после войны. При этом, по словам Крауса, посланник не питал никакой “злобы” против Валленберга. Он был “искренне опечален и разочарован ходом событий” и “почти плакал”, рассказывая об этом [92].

Информация Даниэльсона основывалась на сведениях из вторых рук, ведь он не имел никакой связи с Валленбергом в течение трех последних недель в Будапеште. О том, что у Валленберга были с собой деньги и драгоценности, знали многие. Но то, что Даниэльсон мог поверить, что вещи были украдены, удивительно. Ни характер, ни поступки Валленберга не давали никакого повода подумать, что он способен на нечто подобное. Даниэльсон должен был знать Рауля достаточно хорошо, чтобы это понимать. Кроме того, он был в курсе, что ценности исчезли во время советских грабежей в помещениях миссии в феврале – марте.

Не может быть сомнений, что драгоценности, которые оставались у Рауля в последние дни его пребывания в Будапеште, он собирался возвратить законным владельцам. Но, если Даниэльсон полагал, что у Валленберга были иные намерения, это могло быть достаточным основанием, чтобы избегать встречи с его матерью.

Двадцать четвертого мая Рауль Валленберг был переведен с Лубянки в Лефортово. Одновременно с ним туда перевели и Вилли Ределя, а Яна Лойду отправили в Бутырку. Валленберга и Ределя поместили вместе, в камере № 203. (Вильмоша Лангфелдера перевели в Лефортово еще в марте.) Интересно заметить, что Валленберг никогда не сидел в одиночке. Чаще всего в камеру помещали по трое заключенных. Еще интереснее то обстоятельство, что его сокамерниками в большинстве случаев оказывались высокопоставленные немецкие дипломаты или чиновники. Если учесть, что Валленберга обвиняли в шпионаже в пользу Германии, трудно увидеть в этом случайность.

Тюремные будни были одинаковыми что в Лефортово, что на Лубянке. В 6:00 или 6:30 подъем, в 7:00 завтрак, состоящий из чая, хлеба и нескольких кусочков сахара. В 10:00–10:30 некоторым категориям заключенных, в том числе дипломатам, полагалась дополнительно каша. Обед (суп и кашу) давали в 13:00–14:00, а ужин (также состоящий из каши) в 18:00–19:00. Так же как на Лубянке, заключенные имели право на ежедневную 20-минутную прогулку в тюремном прогулочном дворике, но это право часто не соблюдалось – ограничивались несколькими прогулками в неделю. В Лефортово тоже была библиотека с литературой на русском языке и душ, находившийся на первом этаже. Раз в десять дней выдавалось нижнее белье и постельные принадлежности. Были аптека и врачи, в том числе стоматолог.

В остальном условия в Лефортово были значительно хуже, чем на Лубянке [93]. Камеры маленькие, 3 × 2,4 м, то есть около 7 кв. м. Основную часть пространства занимали нары и стол шириной 50 см. Поскольку нары были размером 1 × 2 м, в камере с двумя спальными местами оставалось каких-нибудь пара квадратных метров свободной площади. Возле двери располагались ведро-параша и раковина с проточной водой. Окно зарешечено и закрыто сверху металлическим щитком, так что свет проникал только снизу. Если бы не свет, горевший днем и ночью, в камере царил бы вечный полумрак. Толстые стены сложены из оштукатуренного красного кирпича. Пол каменный, холодный. Итальянский дипломат Клаудио де Мор, сидевший в Лефортово в то же время, что и Валленберг, с ужасом вспоминал условия в этой тюрьме: грязь, плесень, вонь, холод – зимой температура в помещении не выше плюс пяти, – прогулки во дворике в 30-градусный мороз в рванье и худых ботинках, пища, состоящая в основном из каши и кислой капусты.

Камера № 203 в Лефортово, в которой Валленберг сидел вместе с Вилли Ределем. Фото 1991 года.

В целом условия в Лефортово были значительно хуже, чем на Лубянке. Но в одном Лефортово выгодно отличалось: местные заключенные могли общаться друг с другом. Это происходило главным образом путем перестукивания. Кроме того, в летнее время на верхних этажах тюрьмы в водопроводных трубах из-за недостаточного напора часто не было воды. Открыв краны, заключенные, чьи камеры питались от одного водопровода, могли использовать трубы в качестве своеобразного телефона и говорить друг с другом. Заключенные камеры № 203 Валленберг и Редель могли общаться со своими соседями и перестукиванием, и по водопроводным трубам. В банные дни, находясь в душе, заключенные могли еще и прокричать друг другу свою фамилию, а иногда даже обменяться несколькими словами.