Бенгт Янгфельдт - Рауль Валленберг. Исчезнувший герой Второй мировой

Девятнадцатого апреля Стаффан Сёдерблум дал телеграмму в МИД, в которой предложил, чтобы “Додде или Якоб” написали письмо Александре Коллонтай “относительно пропавшего родственника”. На следующий день в письме он объяснил причину высказанного предложения тем, что “одним из беспокойств, омрачающих сердце, естественно, является трагическое исчезновение Валленберга”. Свою инициативу Сёдерблум мотивировал так: “Мне известно, что госпожа Коллонтай высоко ценит Додде, и, думаю, по его просьбе она сделала бы все от нее зависящее для выяснения данного вопроса”. Поводом для оптимизма Сёдерблума послужило то, что в разговоре 20 марта Александра Коллонтай пообещала ему “постараться ускорить розыски будапештских шведов”.

Письмо предполагалось послать с диппочтой в Москву, где уже месяц находилась Коллонтай. Вскоре после разговоров с Май фон Дардель и Ингрид Гюнтер посол заболела тяжелым восполением легких. Как только она выздоровела, Сталин отозвал ее в Москву. Сообщение об этом пришло 13 марта, а уже через шесть дней она покинула Стокгольм на советском военном самолете. Отзыв был таким поспешным и неожиданным, что дуайен дипломатического корпуса едва успела попрощаться с коллегами-дипломатами, друзьями и знакомыми.

Неясно, почему Коллонтай так внезапно отозвали домой, но трудно поверить, чтобы решение было продиктовано заботой о ее здоровье. Само собой напрашивается объяснение, что приказ был связан с ее близкими и доверительными отношениями с семейством Валленбергов. В ситуации, когда один из членов семьи находился в заключении в СССР, она могла не справиться с конфликтом лояльности. Незадолго до Коллонтай был отозван и самый близкий ей человек, советник посольства Владимир Семенов, – без всяких объяснений и столь же поспешно. Эти меры свидетельствуют о том, что Сталин хотел быстро сменить руководство советского посольства в Стокгольме.

Не Якоб, а Додде взял на себя исполнение задачи. У него были самые тесные контакты с Александрой Коллонтай, он знал ее лучше всех. В тот день, когда МИД информировал его о предложении Сёдерблума, он связался с Коломаном Лауэром и попросил, чтобы тот снабдил его фактами. В длинном письме, датированным 20 апреля, Лауэр рассказал, как Рауля привлекли к будапештскому делу и о его деятельности в Венгрии. Сведения об участии американской стороны он попросил рассматривать как “строго конфиденциальные”, поскольку был не вправе об этом упоминать. О судьбе Рауля он сообщил следующее:

Свою работу Рауль исполнял до последнего. Даже когда Будапешт стал ареной военных действий и на улицах шли бои, он делал все, чтобы спасти людей, – сотрудникам он сказал, что не может оставить своих подзащитных.

Можно констатировать следующее:

1) посланник Даниэльсон получил секретную информацию о том, что гестапо и СС хотят положить конец деятельности Рауля и готовы на радикальные меры. Он сказал об этом Раулю, и было решено, что тот попытается перейти к русским с некоторыми своими сотрудниками;

2) первый секретарь миссии Пер Ангер в последний раз говорил с Раулем 10 января 1945 года;

3) согласно заявлениям двух достойных доверия лиц, они видели Рауля 17 января в сопровождении его водителя и двух русских офицеров;

4) МИДом была получена телеграмма с информацией о том, что, по сообщению наркомата иностранных дел, Рауль и его имущество находятся под русской охраной.

Из вышеприведенного можно заключить, что Рауль благополучно прибыл к русским, которые будут следить, чтобы с ним не случилось ничего дурного, потому что и лично он, и его миссия пользовались у них величайшей симпатией. Об этом я узнал в ноябре прошлого года от сотрудника русской торговой делегации.

Скорее всего, сведения Лауэра о последнем периоде жизни Рауля в Будапеште основывались главным образом на информации Ангера, с которым тот, вероятно, встретился в первый же день по прибытии в Стокгольм. Детали совпадают с написанным Ангером в тот же день письменным отчетом, возможно, предназначенным для Лауэра.

Получив от Лауэра информацию, Маркус Валленберг тут же написал Коллонтай письмо на французском языке “по строго конфиденциальному делу”. Речь идет, писал он, о Рауле Валленберге, его родственнике, который в Будапеште “с большой смелостью боролся за спасение евреев из рук гестапо и Скрещенных стрел”. Далее Валленберг подробно пересказывает ноту Деканозова от 16 января и продолжает: “Теперь, по прошествии трех месяцев, семейство Валленбергов и особенно близкие родственники г-на Валленберга, естественно, чрезвычайно обеспокоены и были бы в высшей степени признательны, если бы Вы во время пребывания в Москве использовали свое влияние для розысков по этому делу”. Письмо было отослано 21 апреля и пришло в Москву 27-го. На следующий день Стаффан Сёдерблум вручил его Коллонтай.

Отношение самого Сёдерблума к этому делу явствует из его разговора с заместителем министра иностранных дел Деканозовым, состоявшегося накануне визита к Коллонтай. Во время беседы посланник высказал предположение, что с Валленбергом могло случиться “какое-то несчастье”. Когда Деканозов попросил Сёдерблума уточнить, что он имеет в виду, тот сказал, что Валленберг, по сведениям, полученным от венгерских евреев, бежавших в Бухарест, “погиб в автокатастрофе”.

Разговор Сёдерблума с Деканозовым был результатом “решительного указания” МИДа “посетить Деканозова и… обязать соответствующие русские военные власти, под охраной которых оказался Валленберг, произвести тщательное расследование его судьбы”. Резкая формулировка принадлежала министру иностранных дел Гюнтеру и, судя по всему, была вызвана информацией, полученной от сотрудников будапештской миссии.

Предположение Сёдерблума о том, что Валленберга нет в живых, оказалось ошибочным, но в то время его разделяли многие. Арест дипломата был почти немыслимым нарушением международного права. Гипотеза, что Валленберг попал в автокатастрофу или был убит, представлялась поэтому вполне оправданной – особенно на фоне хаоса, царившего в Венгрии в январе – феврале 1945 года.

Ответа Александры Коллонтай на письмо Маркуса Валленберга так и не последовало – или же он не сохранился.

Сведений от возвратившихся домой будапештских шведов ждал не только Коломан Лауэр. Естественно, этого в еще большей степени ждала и семья Рауля. Двадцать четвертого апреля его мать пригласила Даниэльсона домой для разговора. Однако он отклонил предложение, на том основании, что у него “нет подходящей одежды”.

Это странный аргумент. В результате всего пережитого одежда Даниэльсона действительно могла поизноситься, но ведь он мог бы обзавестись новой. И уж конечно, Май фон Дардель согласилась бы потерпеть “плохо одетого” Даниэльсона ради столь желанной для нее информации о сыне! Этого Даниэльсон не мог не понимать. Тем не менее он решил отказаться от визита. Почему?