Андрей Снесарев - Письма с фронта. 1914–1917

29 сентября.Оказалось, что по недосмотру фельдшеры постепенно перекочевали в передовые перевязочные пункты из окопов, из перед[овых] перев[язочных] пунктов – в полковые околотки; из этих – в перевязочные отряды, а отсюда – в лазареты. Тут было ими все полно; врачи были рады иметь эту уйму помощников. Из санит[арных] учреждений дивизии они ехали и дальше, по домам, под предлогом поездок за инструментами, лекарствами и т. д. Словом, их всюду было много кроме окопов и поля сражения, где маялся одиноко раненый, пользуясь в конце концов неумелой помощью санитара. Сейчас я возвратил уже в каждом полку от 9 до 11 фельдшеров в роты, и тянем их изо всех потаенных углов, как застрявших тараканов. Врачи, конечно, меня не одобряют, и, не носи я ученые значки, прозвали бы дикарем… Вообще, как на днях философски заявил Игнат, всем не угодишь. Сказал это по поводу порций (мясных), на которых я настаивал, а кухари и артельщики страшно упрямились: никак нельзя, мол, не из чего делать… а все сводится 1) к лени и 2) к возможности красть мясо (если его в щи дают окрошкой). Мы примирились с Игнатом на том, что доктора, фельдшеры, артельщики, каптенармусы… будут недовольны, лишь бы был доволен и все получал тот, кто живет в окопах и несет на своих плечах всю боевую страду.

Я тебе обрисовал картину своих работ, пользуясь тем, что это письмо тебе вручит офицер одного из полков дивизии, который выезжает в Петроград за покупкой телефонной проволоки. Он, вероятно, расскажет тебе и другие подробности. 27.IX моя дивизия перешла сюда, как я тебе писал, а сегодня ночью одна бригада выступает на позицию в район г. Капуль. Я сейчас выезжаю на будущую позицию моих полков для чернового его осмотра, т. е. поеду на один – другой наблюдател[ьный] пункт, но в окопы не пойду. Думал, золотая, написать еще страницы четыре, да ждут с докладами, а одним важным: по поводу недодачи в одном полку полфунта хлеба в течение чуть ли не месяца. Кажется, пока мне ничего не надо. Нашего посыльного до сих пор все нет…

Давай глазки и губки, а также и самое, и нашу троицу, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Целуй папу и маму.

Дорогая и золотая моя женушка!

Пишу тебе на бумаге, которую удалось найти в Черновцах… она несколько мала для моих конвертов. Позавчера получил «Ивана Ивановича» и все твои посылки. За делами мне не удалось обстоятельно переговорить с посланцем, и теперь время от времени Игнат мне рассказывает, что ему удалось от Ив[ана] Ив[ановича] заполучить. От тебя он в большом восторге («хорошая, видать, женщина»), а мальчишки с девчонкой показались ему очень живыми и забавными. Сейчас приказал заготовить тебе доверенность (в Гвардейку), которая завтра и будет выслана. Позавчера же получил письмо от Осипа, из которого узнал к удивлению, что он до сих пор сидит на месте. В тот же день послал мотоциклиста с просьбой тотчас же дней на 10 отпустить Передирия, а потом в Петроград Осипа. Без надежного человека боюсь оставить лошадей, а Передирия давно обещал отпустить в отпуск. Давно не видал Ужка и очень интересуюсь, что из него выходит… 2 сентября видел его, и он показался мне сильно выросшим и ставшим статнее и красивее.

Пробыл немного на отдыхе, но тем больше пришлось эти дни заниматься: смотр или посещение полков, экзамен учебных команд, разные хоз[яйственные] проверки… ан 24 часов и мало. Теперь вновь на старом месте, вновь за обходы окопов и тому подобное.

Два часа тому назад пошел снег, и сейчас все бело кругом; забавно, что в моменты самой сильной метели три раза гремел гром с сильной молнией, несмотря – кроме снега – на значительную свежесть.

Сегодня сапожник сшил мне сапоги из более простого товара и сшил прекрасно. Хотели с ним шить более тонкие сапоги, но переда оказались гнилыми, и придется купить новые, решили хромовые… это все задерживает шитье второй пары.

Сегодня случайно узнал, что меня подстерегала еще одна командировка, еще дальше к югу, но спасло меня то соображение, что нельзя оставить без меня дивизию. Я этому рад, так как мне жаль было бы бросить дело в самом еще начале, не доведя его до конца и не успев испытать в бою результаты моей системы и положенных мною трудов.

История с Генюркой – забавна; я был в этом же роде – хороший и самолюбивый товарищ; что «решено», то он честно и искренно проводит, не замечая, что он делает что-то дурное, хотя и общим кагалом… Я думаю, меры, которые ты приняла, уяснят ему ошиб[оч]ность его понимания и поведения. Вопрос, дебатированный братьями, «немецкие» или «саксонские» каски, нахожу внушительно тонким, и я до него не додумался, хотя воюю третий год.

Игнат находит, что мы теперь снабжены хорошо, а что касается до шубы, то он (да и я) относится к ней с заметным пренебрежением: «Тяжело ходить», а «наденем теплое белье, так и в шинели тепло». Несколько дней у меня в подчинении был Егор Егоров (знаешь, военный писатель-юморист); я успел только раз с ним повидаться, – человек очень типичный и интересный.

С посылкой к тебе нового человека дело задерживается: 1) страшно некогда и 2) Игнат – намеченный мною кандидат – топорщится; он придумал еще новый мотив: «Что же мы будем вместе с Осипом…» Я сам бы покатил вместо Игната, уж больно женка мне много обещает: обогреть, обласкать, почесать головку, посмотреть в глаза и целовать… прямо сил никаких нет удержаться от поездки, но… война имеет свои императивы, а сейчас у муженька такая обстановка, что вырваться и трудно, и было бы слишком бестолково. У меня сейчас есть некоторые шансы мимо штаба корпуса проскользнуть прямо в начальники дивизии, и такой момент упускать грешно.

Сейчас я сижу на своем старом месте, о котором тебе говорил Ив[ан] Иванов[ич], и рад, что сюда вернулся: здесь более высоко и дико, природа суровее, глуше, встают вокруг леса, нет жилищ и нет пыли, которая так мне надоедала в последнем месте. Я так люблю здесь одиноко походить по окрестностям, полюбоваться горными картинами и послушать шепот лесов. Как я записал в своем дневнике, война натягивает душевные струны до крайности, но она их не рвет, не рвет даже самые тонкие, и они отзываются на очень нежные и неуловимые темы. Тебе понравились цветы; я их собрал сам, Игнат кое-какие принес уже после; эти цветы – последний вздох зеленых полей, последний привет холодеющих Карпат. Здесь удивительно долго удерживаются, несмотря на холод, цветы, мухи, бабочки… стоишь на воздухе, свежо, и вдруг вокруг тебя запорхает белая (желтая, оранжевая…) бабочка, и странно смотреть тогда на ее причудливый полет. Давай глазки и губки, а также троицу, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Дорогая моя Женюрочка!