Андрей Снесарев - Письма с фронта. 1914–1917

Я только что пришел с позиций, сегодня прошел пешком не менее 15 верст. Прихожу в окоп одной роты, а мне докладывают: «Видите, г-н полковник, что артиллерия противника сделала за 10 минут до вашего прихода». Вижу две огромных ямы, с развороченными кругом частями окопа… Проходи я эти места десятью минутами раньше, набили бы шишку и на моем лбу или выбили бы мои красивые зубы. Иду дальше. Только что миновал одну роту (Ник[олая] Петровича) и направляюсь к бат[альонному] командиру; нахожу последнего у телефона. «Только что, – докладывает он, – получил донесение от Кондакова, что 5 или 10 минут после вашего прохода противник открыл по роте артиллерийский огонь и в двух местах снарядами разрушил окопы», т. е. здесь я поторопился на 10 минут. И в первом, и во втором случаях были жертвы людьми. Словом, женушка, ты видишь, твой муженек не сумел на этот раз набить себе шишки, в одном случае опоздав на 10 минут, в другом опередив событие на такое же число минут. И когда я прибыл домой и нашел три двойки Генюши, я счел это горе много слабее и ничтожнее тех, может быть также трех, шишек, которых Господь помог мне избежать сегодня.

У нас форменная зима, и хотя я прошел сегодня большое расстояние, но воздух был так свеж и хорош, деревья, усыпанные густым белым инеем, так фантастичны и привлекательны, что я много раз останавливался и любовался стелившейся предо мною картиной. Конечно, я стал останавливаться чаще, когда вышел из сферы не только ружейного, но и артилл[ерийского] огня. Я шел на восток, и когда я смотрел назад, предо мною пылала багровая заря и красиво рвались в воздухе снаряды… сливочно-малиновое мороженое, как мы их называем. Чтобы отличить свои разрывы от наших белых, австрийцы прибавляют красный порошок, и при разрыве получается красно-белый дым. Домой пришел в сумерки, стал Трохвым тянуть с меня одежу, бросился я к столу и начал есть, как акула.

Сегодня виделся в окопах с начальником дивизии, и он мне сказал, что мое представление послано к доследованию. А что это значит, он постеснялся допытывать.

Конечно, я слишком сегодня сделал большую прогулку, чтобы не передумать многое во время ее… многое, что было 11 лет тому назад. Быть может, моя голубка, эту минуту и ты сидишь у себя за письмом, переживая старое, или, может быть, ты говоришь о нем Леле, или, наконец, сев в уголок или задумчиво ударяя по клавишам, ты несешься мыслями в эту даль, туда, где создался узел нашей общей жизни… Это было давно, но и так недавно. Я хорошо помню, как я купался с папой и как я не смел тебя видеть. Все эти формальности так меня давили и так отвлекали мое внимание, что я иные минуты забывал и тебя, мою невесту, и весь этот процесс подготовки к важному акту… машинально я что-то делал, чаще понукаемый к тому Алек[сандром] Михайловичем [Григоровым].

12 ноября.Целую мою невесту, на которую косо посматривал, подходя от дверей церкви к коврику и аналою… ты была страшно серьезна и проникнута важными думами, даже около носа что-то было поднято… и я тут же решил спокойно: это – хорошо, надежная, т. е. на вещи смотрит строго, и религиозная… А потом пошло все каким-то кувырком, как катятся детишки с крутых гор и переворачиваются в снегу… Помню отдельные эпизоды, но забыл нить между ними: мы сидели рядом, и я на тебя посматривал, есть мы ничего не ели; папа хотел, чтобы я что-либо сказал туземцам… и я сказал им; ряд телеграмм лежал у тебя на коленях, как листья, опавшие с дерева: в них чудилось что-то формальное и скучно-необходимое, за редкими разве исключениями… Над всем этим сумбурным и условным скользила моя мысль, и тревожная, и любопытная, о будущем, признавая, что формальное кончено, что все достигнуто и что никто теперь у меня тебя не отберет… Я чувствовал себя или пловцом, достигшим гавани, или учеником, получившим награду… за этим наступило спокойное удовлетворение, но взор уже скользил дальше: там что будет? Что нас (не меня) ожидает? Теперь, моя золотая женушка, минуло 11 лет, и так ясно, что нас ожидало… Увы, несказанно бессилен человек пред полотном своего будущего! Не нам судить, как мы решили нашу задачу, но одно мы можем сказать, что решили мы ее много и много лучше, чем многие. Были тернии и упоры, мели и перекаты, но они скорее были нами выдуманы или вымучены, чем были действительными… А лодка скользила все же спокойно, плавно и уютно, идя по намеченному руслу. Сегодня же посылаю телеграмму. Дай же, моя сизокрылая, свою головку и глазки, а также нашу тройку, я в нашу 11-ю годовщину расцелую вас, обниму и благословлю.

Как хорошо, что ты подкармливаешься мышьячком!

Дорогая моя Женюрка!

Сегодня сажусь вновь писать тебе. Пантелеймон Алексеевич (Антипин) сказал мне по телефону, что он завтра выезжает в Петроград. Я с ним пересылаю тебе две книги Мережковского. Я их прочитал, и многие офицеры прочитали… отсылаю, чтобы не затерялись окончательно. Получил две твоих открытки от 3 и 4 ноября; сначала вторую. Ты пишешь мне на бригаду, и мне их пересылают из штаба дивизии, что несколько дальше, чем мой полк. Обе открытки несколько тревожны, с прибавкой, что писем от меня давно нет. Не знаю, где они. Я пишу тебе регулярно через день и притом большие письма – в два листа и даже больше. Теперь у меня больше свободного времени, и я чаще могу поговорить с моей женушкой.

Теплой одежды пока мне не присылай, так как я и без того тепло одет; эти дни, напр[имер], я бывал на позициях и, несмотря на большой мороз, чувствовал себя хорошо: на мне бурочные сапоги, под шинелью меховая тужурка (шведка), на голове башлык… и мне больше ничего не надо. Если одеться теплее, так и ходить трудно. Что касается до подарков, то с ними ты погоди. Те-то твои, что ты выслала из Петрограда с людьми В[алериана] Ив[ановича], до сих пор не дошли до полка, а если пошлешь новые, когда же они прибудут… Условия перевоза к бригаде так сейчас трудны, что подарки рискуют застрять где-либо в пути; до конечной станции они еще могут добраться, а дальше как они пойдут? Когда подвоз наладится, я тебе напишу, и тогда можно будет их послать.

Кроме Мережковского я посылаю тебе адрес офицеров по поводу поднесения тебе подарка. Я думаю, было бы хорошо на одной из вещей прибора выгравировать и слова, и фамилии, а затем ты можешь написать признательное письмо подп[олковнику] Бревнову (Георгий Степанович) как старшему из подписавших. Сейчас Бревнова все равно нет, а скоро он прибудет из отпуска.

Что ты приобрела, напиши мне обстоятельно, чтобы я, в случае нужды, мог бы это представить, как плод моей находчивости и инициативы.

Понт[елеймон] Алекс[еевич] [Антипин] едва ли тебе может рассказать обо мне что-либо новое, так как мы с ним давно не виделись, а во время моего посещения штаба дивизии мне как-то все не приходилось его видеть. (Признательность офицеров положена мною в «Юлиана Богоотступника».) Во всяком случае, он – первая весть после нашей с тобою разлуки. Надеюсь, что после 4 ноября ты получила целую кипу моих писем и теперь совсем успокоилась. Давай твои глазки и головку, а также наших птенцов, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.