Екатерина Сушкова - Записки

Не допуская сначала и мысли, чтоб эти Воспоминания могли быть написаны г-жой Хвостовой, родною моею сестрой, которая естественно должна бы иметь одинаковые с моими сведения и понятия о семейных лицах — я немедленно написала письмо к редактору «Вестника Европы», с восстановлением всех имен и событий, как они произошли фактически, т. е, как изложены здесь. Я просила объяснить мне это загадочное приключение , отнесенное мною к плохой шутке над журналом и над публикой. Но, по некоторым обстоятельствам, письмо мое не дошло по назначению. Е.Л.

С этим персонажем «Семейной Хроники» С. Т. Аксакова М. И. Семевский сравнил А. В. Сушкова в предисловии своем к журнальному тексту и отдельному изданию «Записок Е. А. Хвостовой» Ред.

В специальной «Заметке о белых перчатках и о пистолете, заряженном клюквою» — В. П. Бурнашев указал на неосновательность соображений Е. А. Ладыженской о якобы слишком крупных размерах дамских перчаток 20-х годов (он помнил о продаже в одном из петербургских магазинов пары перчаток, вмещавшихся даже в орех) и выразил сомнение в возможности такой профанации дуального кодекса и уголовных законов, как Пензенская история А. В. Сушкова («Русск. Мир» 1872 г., № 93, стр. 3).

Сочинительница обозначила день встречи на бале 4 декабрем, что совершенно перво, потому что хозяйка дома называлась Варварой; я, несомненно, припомнила, что письмо получено 5-го января, в Крещенский Сочельник. Е.Л.

Кочующая Прасковья Васильевна, сильно боявшаяся езды, даже по улицам, в карете четверней, ограничивала свои городские выезды навещением раз в неделю или в две своей родной племянницы Евдокии Петровны Сушковой, вышедшей потом за графа Ростопчина; мать ее умерла, отец служил в Оренбурге; она воспитывалась у дедушки и бабушки Пашковых. Вечера свои Пр. Вас., действительно часто проводила у своих кузин Анастасии Николаевны Хитровой и княгини Ирины Никитишны Урусовой, к которым немногим реже ее стекались почти вся Москва и множество приезжих из Петербурга и из губерний. Я не стану говорить о том, что кроткая и не только образованная, но ученая Прасковья Васильевна заменила утраченную мать своим младшим братьям и сестре; для них отказывала богатым и знатным женихам; была долгие годы одним из лучших украшений общества, примером всех добродетелей для своей семьи; предпочтительною собеседницей просвещеннейших и остроумнейших лиц своего времени; я не стану распространяться о том, как до самого дня смерти она была готова итти в огонь и в воду за каждого из своих многочисленных племянников, племянниц и их детей; как она скончалась с их именем на устах; ни о том, как ее любовь к людям и к добру уравновешивалась в ее мягком сердце твердым, решительным удалением от зла. Я не могу распространяться об этом; моя суровая обязанность заниматься теперь не ее редкими достоинствами, а указать еще на легкомысленную и неверную выдержку (из другой тетради; может быть, и она изготовляется в печать?) задевшую нашу праведницу . В годы вымышленных кочеваний Андрея и Прасковьи Вас., они были самыми постоянными жителями Москвы. Первый едва в три года раз показывался на недельку в Петербурге, и его каждый вечер можно было видеть в Московском Английском клубе; для второй — поездка в Петровский парк уже казалась пренеприятным путешествием Сверх того, оба они, и брат и сестра, имели на руках малютку, дочь овдовевшего Андрея Вас., и с незапамятных времен посвятили себя нежнейшему и самоотверженному уходу за святой старушкой, их тетушкой Прасковьей Михайловной Сушковой, слепою, и лет десять почти не сходившей с кровати. Только лишившись ее, получили они не отрадную для их сердца возможность двинуться с места. Тогда то, взяв меня для свидания с дедушкой Долгоруковым, они поехали в саратовское поместье малолетней дочери Андрея Вас., а зиму провели в Пензе, где у них были горячо любимые родные: Софья Николаевна Панчулидзева, жена тамошнего губернатора, брат ее Николай Николаевич Сушков — и их семейства. Е.Л.

Теперь, я или не дала бы вероятия подобным объяснениям, или и толковала бы возложенное поручение не страстью, а заботливостью и той особы и других родственниц г. Л–на, не имевших права удерживать независимого, но чрезвычайно молодого человека от слишком ранней женитьбы, если он о ней помышлял, и потому попросивших близкого им Лермонтова научить , как сказали бы теперь, девушку, совершенно незнакомую одним, мало знакомую другим из них. С другой стороны, не чуждо мне и то предположение, что Лермонтов, по природе более склонный наносить вред, чем вносить с собою благополучие, сам от себя затеял разлучить, а не соединить. Опять повторяю: если был помысел о соединении. Е.Л.

В собрании автографов С. Ю. Витте, опубликованных в «Старине и Новизне», сохранилась случайная записка rp Е. П. Ростопчиной к «душке пиглице» Е. А. Ладыженской. Записка относится к 1818 г. и содержит приглашение на литературный вечер.

Эта лаконическая записка, вдохновленная, по словам самой ее составительницы, «памятью сердца», которая «переживает память рассудка», дает одну из самых тонких общих характеристик Лермонтова. Блестящая светская львица и талантливая писательница, знавшая Лермонтова еще подростком и близко познакомившаяся с ним в последний год его жизни, вдохновившая поэта в 1830 г. на известное стихотворное признание «Умеешь ты сердца тревожить», а через десять лет на послание «Я верю, под одной звездою мы были с вами рождены», графиня Е. П. Ростопчина составила печатаемый нами мемориал 10 сентября 1858 г., по просьбе гостившего тогда в России Александра Дюма. Особенности происхождения и назначения «записки» предопределяли, разумеется, характер повествования и заранее суживали его размах. Однако, тем большую значимость приобретают для нас те, роняемые как бы на лету и почти всегда неожиданные, интимно-биографические детали, которыми искусно оживила Е. П. Ростопчина лощенные обобщения я нарочито сдержанные оценки своей записки. Приятельница Лермонтова и кузина Е. А. Сушковой, мемуаристка очень тонко использовала здесь и сведения свои о трагикомических перипетиях их романа. Записка Е. П. Ростопчиной впервые появилась в издании Дюма «Le Caucase, journal de voyages et de romans» 4 мая 1859 г., №19, стр. 147–150. Много раз перепечатываясь затем в книге путешествий Ал. Дюма, рассказ этот в русском переводе помещен был в «Русской Старине» 1882 г., кн. 9, стр. 615–620, откуда и воспроизводится нами, очищенный от явных описок оригинала и неисправностей перевода.

В оригинале стояло «или в 1815 г.»