Екатерина Сушкова - Записки

Характерный эпизод из эпохи участия Лермонтова в «Отечественных Записках» передает И. И. Панаев в своих известных «Литературных воспоминаниях»: «Раз утром Лермонтов приехал к Краевскому в то время, когда я был у него. Он привез ему свое стихотворение: «Есть речи, — значенье темно, иль ничтожно»… Прочел его и спросил: — «Ну, что, годится?..» — «Еще бы! Дивная вещь — отвечал Краевский; — превосходно: но тут есть в одном стихе маленький грамматический промах, неправильность…» — «Что такое?»

«Из пламя и света

Рожденное слово»…

— «Это неправильно, не так, — возразил Краевский, — по настоящему надо сказать — из пламени и света…» — «Да если этот пламень не укладывается в стих? Это вздор, ничего, ведь поэты позволяют себе разные поэтические вольности, и у Пушкина их много… Однако… (Лермонтов на минуту задумался)… Дай-ка я попробую переделать этот стих…» — Он взял листок со стихами, подошел к высокому фантастическому столу Краевского с выемкой, обмакнул перо и задумался… Так прошло минут пять. Мы молчали. Наконец, Лермонтов бросил с досадой перо и сказал: — «Нет, ничего нейдет в голову. Печатай так, как есть: сойдет с рук…»

Варвара Александровна Бахметева, урожденная Лопухина.

В 1851 году, как установил П. А. Висковатов.

При жизни Лермонтова «Демон» в цензуру не поступал, а потому не мог получить и того «одобрения», о котором говорит А. П. Шан-Гирей. После же смерти поэта, при попытке напечатать «Демона» в январской книжке «Отечественных Записок» на 1842 год, поэма была запрещена, и до 1860 г. распространялась в России только как нелегальщина.

Пальмовая, искусно сплетенная ветка Палестины была привезена известным путешественником ко святым местам Андреем Николаевичем Муравьевым. С нею стоял он у заутрени в Вербное воскресенье в Иерусалиме и подарил ее Лермонтову. В настоящее время она, в раме за стеклом, стоит в часовне над могилой поэта. [А. Ш.-Г.]

«Вы слишком пользуетесь тем, что мы в стране, где дуэль воспрещена» — «Это ничего не значит, я весь к вашим услугам».

«Слухи, которые дошли до вас, не точны, и я должен сказать что считаю себя совершенно удовлетворенным».

Тетрадь эта, которою воспользовался Лермонтов для работы над такими произведениями, как «Спор», «Сон», «Утес», «Они любили друг друга», «Свиданье», «Дубовый листок», «Нет, не тебя так пылко я люблю», «Выхожу один я на дорогу», «Морская царевна», «Пророк», ныне хранится в Рукописном Отделении Госуд. Публичной Библиотеки в Ленинграде. На первом листе надпись рукою кн. В. Ф. Одоевского: «Поэту Лермонтову дается сия моя старая и любимая книга с тем, чтобы он возвратил мне ее сам и всю исписанную. 1841. Апреля 13-е». Приписка: «Сия книга покойного Лермонтова возвращена мне Е. Е. Хостатовым 30 декабря 1843 г. Кн. В. Одоевский».

Эта тетрадь автографов Лермонтова сохранилась и находится в настоящее время в Рукописном отделении Российского Исторического Музея в Москве.

Николай Соломонович Мартынов, человек умственно ограниченный, фат и позер, как рассказывает близко знавший его Я. И. Костенецкий, при появлении своем в Ставрополе в 1839 г. «был очень красивый молодой гвардейский офицер, блондин, со вздернутым немного носом и высокого роста. Он был всегда очень любезен, весел, порядочно пел под фортепиано романсы и полон надежд на свою будущность: он все мечтал о чинах и орденах и думал не иначе, как дослужиться на Кавказе до генеральского чина. После он уехал в Гребенской казачий полк, куда он был прикомандирован, и в 1841 г. я увидел его в Пятигорске. Но в каком положении! Вместо генеральского чина он был уже в отставке всего майором, не имел никакого ордена и из веселого и светского изящного молодого человека сделался каким то дикарем: отростил огромные бакенбарды, в простом черкесском костюме, с огромным кинжалом, в нахлобученной белой папахе, мрачный и молчаливый». («Русск. Арх.» 1887 г. №1, стр. 114). Фальшь этой дешевой «байронической» позы давала богатый материал не только для изощрения остроумия Лермонтова. Его бывший школьный товарищ стал играть главную роль и в карикатурных набросках, которыми развлекался поэт в последние месяцы своей жизни. В одном из альбомов князь Васильчиков, как передаст П. А. Висковатов, видел, например, сцену, где Мартынов верхом въезжает в Пятигорск. Кругом восхищенные и пораженные его красотою дамы. Под рисунком была подпись: Monsieur le poignard faisant son entrée a Piatigorsk. В альбоме же можно было видеть Мартынова, огромного роста, о громадным кинжалом от пояса до земли — объясняющегося с миниатюрной Надеждой Петровной Верзилиной, на поясе которой рисовался маленький кинжальчик»… Карикатурный силуэт Мартынова «доведен был до такой простоты», что Лермонтов «просто рисовал характерную кривую линию, да длинный кинжал, и каждый тотчас узнавал, кого он изображает». («М. Ю. Лермонтов», М. 1891, стр. 403–404).

Эта глухая ссылка А. П. Шан-Гирея на «остальные варианты» свидетельств о последней дуэли Лермонтова имела прежде всего в виду рассказы, изобличавшие Э. А. Клингенберг (впоследствии жену мемуариста) и некоторых из ее близких в неблаговидной роли в событиях, предшествовавших смерти поэта. Поскольку весь фактический материал о пребывании Лермонтова в Пятигорске, изложенный А. П. Шан-Гиреем, восходил к показаниям об этом Эмилии Александровны (ср. в настоящем издании стр. 397–399 и 429–430), за счет последней приходится отнести и тенденциозную попытку ее мужа заранее опорочить все иные толкования обстоятельств трагической кончины Лермонтова.

Автор писем, положенных в основание публикации П. П. Вяземского «Лермонтов и г-жа Гоммер-де-Гэлль в 1810 г.», Жанна Адель Эрио (род. ок. 1815 г.), жена известного французского геолога и путешественника по Востоку, Оммер-де Гэлль (Hommaire de Hell), с 1835 по 1812 г. производившего некоторые научные изыскания на юге по заданиям русского правительства; поэтесса, выпустившая впоследствии сборник своих стихов («Reveries d'un voyageur», 1845 г.) и описание путешествия по югу России «Voyage dans les steppes de la mer Caspienne et dans la Russie meridionale», Париж, 1860, 2-ое изд. 1868 г.). Это была, по воспоминаниям лично знавшего ее бар. Е. И. фон-Майделя, «молодая, красивая и обаятельная дама, кружившая безустанно головы своих многочисленных поклонников и видевшая в том едва ли не цель своей жизни. Она имела живой и веселый характер, много путешествовала по России и была известна как поэтесса. В разговорах она поражала большою начитанностью и знанием русской истории и литературы. Ее определения и характеристики известных лиц были типичны, злы и метки». (П. К. Мартьянов. «Дела и люди века», т. II, СПБ, 1893 г, стр. 160). Французский оригинал писем А. Оммер-де-Гэлль. опубликованных впервые в переводе П. П. Вяземского в «Русском Архиве» 1887 г., кн III, стр. 128–140, и перепечатанных в «Собрании сочинений П. П, Вяземского», СПБ, 1893 г., стр. 627–641, до сих пор не известен. В ее «путешествии», на которое ссылается издатель-переводчик этих замечательных документов, эпизоды, соответствующие материалу писем, обозначены очень глухо и обще.