Владимир Джунковский - Воспоминания (1865–1904)

Перед тем она себя чувствовала уже несколько дней нехорошо, ее лихорадило, она кашляла, мы все думали, что это простой грипп, что она немного простудилась, как вдруг температура сразу скакнула. Форбрихер – доктор пришел к нам, т. е. к Гадону и ко мне, и сказал, что он сейчас видел великую княгиню, что у нее высыпало, и он подозревает, что это ветряная оспа.

Мы тотчас же пошли к великой княгине, два брата Гадона и я. Она лежала на кушетке в кабинете, в жару, одетая, прикрытая пледом, и ни за что не хотела лечь в кровать, несмотря на уговоры доктора. Только днем, когда ей, очевидно, стало невмоготу, она легла окончательно. Она была очень жалка, в больном жару, хотя и старалась улыбаться, разговаривать, уговаривая нас не уходить, но мы, конечно, ушли, чтобы ее не утомлять. На ногах у нее была заметна сыпь, и на лице также в виде бугорков, что очень смущало. У меня была ветряная оспа, и потому я позволил себе сказать, что мне кажется, что это отнюдь не ветряная оспа, а скорее коревая сыпь, так оно и вышло, к посрамлению доктора. Стали прикидывать, где бы великая княгиня могла ее подхватить. Оказалось, что недели две назад великая княгиня была в одном приюте, где в то время была корь. Ясно было, что она там и заразилась. Но Форбрихер не сдавался и все уверял, что это не корь.

Наконец приехал доктор Боткин, выписанный великим князем, и окончательно установил диагноз – корь вне всяких сомнений. Он успокоил всех, сказав, что течение болезни нормальное и можно надеяться на быстрое выздоровление. Тем не менее нельзя было надеяться на переезд в Москву ранее 2-х – 3-х недель, и потому пришлось все приспособить к зиме. Морозы в то время хотя были небольшие, но снег уже выпал, и тепла больше ожидать нельзя было. Из Москвы были спешно перевезены ковры, выписаны керосиновые печи, оконные рамы обтянуты резиной, двери обили войлоком и т. д.

2-го ноября, придя к себе после завтрака, я нашел у себя на столе депешу:

«По воле государыни и просьбе королевы эллинов посылаются [через Афины] нуждающимся фессалийцам, женщинам и детям теплые вещи. Приобретенные вами знания условий останавливают мой выбор на вас для распределения этой помощи. Можете ли принять участие, в утвердительном случае не испросите соизволение великого князя, и немедленно прибудьте в Петербург. Рерберг».

Это была депеша от председателя Главного управления Красного Креста Рерберга, заместившего скончавшегося генерала фон Кауфмана.

Когда я прочел эту депешу, меня охватило смущение, но в то же время возможность опять поехать на живую работу меня обрадовала. Я отправился к великому князю, который категорически сразу отказал, не входя ни в какие рассуждения, и велел мне так и телеграфировать Рербергу. Великий князь даже рассердился, что Рерберг позволил себе так бесцеремонно обратиться ко мне, его покоробило, что его адъютантом распоряжаются. Напиши Рерберг великому князю, спрося его, может быть, он и согласился бы, хотя, я думаю, что и тогда, пожалуй бы, он не согласился. Одно только могло бы иметь успех, если бы Рерберг обратился к императрице и уже императрица обратилась бы к великому князю. Мне было жаль, что так вышло, Степанов и Гадон уверяли меня, что такая командировка могла бы иметь неприятные последствия, что греки могли бы меня принять нехорошо, устраивали бы скандалы, зная, что я был в Турции во время войны, но я этого не думаю. В конце концов я скоро успокоился и подумал, что все, что ни делается, к лучшему.

Жизнь в Ильинском вследствие болезни великой княгини шла тихо, монотонно. Завтракали и обедали мы с великим князем, из посторонних за все время болезни великой княгини никого, кроме докторов, не было, да и из свиты были только Е. А. Шнейдер, которая не отходила от великой княгини, Степанов, Гадон и я.

Каждое утро я купался в Москва-реке, несмотря на протесты всех окружавших. Я чувствовал, что это мне приносит пользу и очень бодрит меня. Как только я приехал в Ильинское с войны в двадцатых числах июня, я начал регулярно купаться, не пропуская ни одного дня и, таким образом, у меня прямо являлось потребностью утром, когда встану, выкупаться. А т. к. и воздух, и вода охлаждались постепенно, то я привыкал и к холодной температуре постепенно, резких скачков, особенно в воде, не было. В конце сентября в воде стало не более 9º, и великий князь, надеясь, что я брошу купанье, если снимут купальню, приказал разобратьее. Я, ничего не говоря, стал тогда купаться в дальней купальне, где стоял на берегу небольшой шатер для раздевания и затем ступеньки для схода в воду, купальни же как таковой, не было. Так продолжалось до двадцатых чисел октября, в воде уже было не более 4–5º, я наслаждался.

Узнав об этом, великий князь назвал меня сумасшедшим и приказал снять шатер, так что остались только ступеньки для схода в воду. Но я себя так великолепно чувствовал, что мне не хотелось бросать купанье. Выпал снег, с 1-го ноября начались морозы, я ежедневно ездил на велосипеде к месту купания, брал с собой ковер, который расстилал на берегу, раздевался, сходил в воду по ступенькам и, окунувшись три раза, выходил из воды. Телу моему было жарко, только концы пальцев на ногах и руках сильно коченели, и голова коченела до боли. Я одевал меховую шапку, вытирался, одевался на воздухе и, сев на велосипед, возвращался домой, пил кофе на балконе, чувствовал себя великолепно. Таким образом, я всех переупрямил – быть может, это было нехорошо, но я совершенно избавился от ревматических болей и всю зиму был здоров и чувствовал себя бодрым как никогда. Последний раз я выкупался 10 ноября, когда Москва-река покрылась уже льдом и его трудно было разламывать. Я смерил температуру, на глубине 1/2 аршина было 1/2º тепла; это был последний день моего купанья.

Здоровье великой княгини тем временем стало быстро поправляться, она встала с постели 9 ноября и перешла в свой кабинет на кушетку, всем было разрешено ее навещать, кроме меня, т. к. у меня у одного не было кори, и великая княгиня боялась меня заразить. Я очень сердился, но так меня не пустили к ней до самого отъезда из Ильинского. Приходилось проводить время одному, я много читал, просиживая часами в библиотеке, и ездил на велосипеде – по проселочным дорогам было трудно из-за снега, но шоссе было довольно хорошо укатано.

19-го ноября здоровье великой княгини настолько поправилось, что можно было перевезти ее в Москву, она выглядела хорошо, немного только похудела и была несколько слаба.

В день переезда великий князь мне сказал, что командирует меня в Смоленск и Вязьму для внезапной поверки порядка прохождения через эти пункты новобранцев, а когда я приехал в Москву, то нашел у себя следующую бумагу от начальника штаба округа генерал-лейтенанта Соболева.