Владимир Джунковский - Воспоминания (1865–1904)

Я вышел в полном экстазе, поехал сейчас же к Гессе, чтобы его поблагодарить – так как я понял, что это он сказал государю обо мне. В Петергофе я еще побывал у некоторых знакомых и, переночевав у Шлиттера, уехал на другое утро в Петербург. Первым долгом я поехал к Федорову, одному из деятелей по Красному Кресту. Он очень был любезен, сказал, что ему очень приятно познакомиться со мной как с братом моей сестры, которую он так уважает. Я переговорил с ним обо всем, посоветовался о наградах, он мне дал нужные указания, посоветовал поехать к товарищам председателя Рербергу и Никонову, последний в этот день заступил на место председателя, так как Рерберг должен был уехать. Я так и сделал: был у старика Рерберга, представил ему мой краткий отчет, он был очень любезен, вспомнил сейчас же мою сестру, сказал, что ей дали деньги, на ее общину, похвалил ее, но и побранил, что с маленькими средствами она начала большое дело.

После него я был у Никонова – этот рассыпался страшно, он уже прочел мой отчет, был от него в восторге и т. д. Я остался очень доволен Главным управлением, т. к. мне обещали, что все представления мои пройдут. Я поехал тогда на кладбище, на дорогие могилы, посадил цветы, но, к сожалению, не мог отслужить панихиду – не было священника.

С кладбища я поехал с 6-ти часовым поездом в Красное Село к великому князю Павлу Александровичу и очень был рад, что застал его дома, очень хорошо мы поговорили, он поделился со мной последним письмом, которое он получил от моей сестры. В 10 часов вечера я нанял тройку и поехал в Павловск к Гольтгоеру, ужасно был рад его увидать, у него я застал и другого моего большого друга Патона, мы отлично посидели и проговорили до 2-х часов ночи, когда я вернулся в Красное Село, чтобы переночевать в лагере в полку.

Спать пришлось немного – в 7 часов утра уже выехал на лошадях в Анташи, отстоявшее от Красного села в 30 верстах, где жила моя младшая сестра. Подъехав к саду, я вышел из коляски и пошел пешком. Первый, кто меня увидел, был старший сын моей сестры, затем второй, они закричали от радости, на их крик: «дядя Вадя с войны приехал» прибежали моя сестра и все остальные обитатели Анташей. Меня не ждали никак, не знали даже, что я приехал в Петербург. Очень было приятно всех их увидать, а главное, я был рад, что застал всех их здоровыми, даже третий племянник Костя, который все время хворал, выглядел молодцом. Проведя целый день у сестры и наговорившись, навозившись с детьми, которым я привез всем по феске, я уехал в Красное Село, ночевал в полку, в своем бывшем бараке, на другой день завтракал там, был рад повидать всех товарищей, около 4-х часов заехал в Красное к великому князю Павлу Александровичу, но не застал его и вернулся в город, нашел там приглашение на свадьбу шафером к нашему двоюродному брату драгуну Джунковскому – свадьба его состоялась в день, когда я представлялся государю.

Обедал я у наших друзей Шебашевых, я был у них первый раз после кончины бедной их Машеньки, скончавшейся от очень тяжелой совсем исключительной нервной болезни, в течении многих лет она была прикована к постели, окруженная самыми нежными заботами свой матери и сестер, которые ее очень оплакивали.

С курьерским поездом прямо от них я выехал в Москву. Их высочества меня встретили радостно, великий князь был в восторге от приема, оказанного мне государем, а кроме того, он получил во время моего отсутствия письмо от министра иностранных дел, которое ему доставило большое удовлетворение. Граф Муравьев писал, что считает своим долгом довести до сведения его высочества о выдающейся деятельности его адъютанта, что он получил донесение от посла А. И. Нелидова о блестящих действиях отряда Красного Креста на театре войны в Фессалии и в Константинополе, что надо отнести отменному такту и усердию его начальника, т. е. меня, что я, не прибегая ни к чьей помощи, справлялся сам при всех недоразумениях и затруднениях, высоко держа русское знамя и т. д.

В конце письма граф Муравьев писал, что о мой деятельности в Турции он представил на высочайшее государя императора благоусмотрение. Прочтя это письмо Муравьева, я подумал, что, наверное, я именно ему и был обязан такой милостивой аудиенцией у государя. Великий князь был страшно доволен письмом министра иностранных дел, я же был страшно смущен и удивлен, т. к. ни я Муравьева, ни он меня, друг друга даже в глаза не видели. Я чувствовал даже неловкость от всех этих похвал, мне было как-то стыдно, что все так восхваляли мою деятельность в Турции, мне казалось, что я совершенно всего этого не заслуживаю, что слава моя дутая, и мне было стыдно, т. к… перебирая в душе свою деятельность, я находил в ней много недостатков, которые как будто были скрыты, как будто я кого-то обманывал.

Пробыв в Ильинском дня два, пришлось приехать в Москву для ликвидации дел по моей командировке: целые дни я сидел за составлением аттестаций чинам отряда, а также и подробного отчета об его деятельности. Мне удалось его сдать в печать в первых числах августа. Я окончил этот свой отчет словами, что благодаря дружным усилиям всего отряда ему пришлось не только выполнять свою прямую задачу по уходу за ранеными, но и внести в среду мусульманского населения сознание высоты христианской помощи. «Мусульманский фанатизм, – писал я, – в виде вековой вражды к христианам должен был преклониться перед христианским Красным Крестом, символом любви, под сенью которого в Фарсале и Константинополе раненые мусульмане получали заботливый уход и братскую помощь. И, без сомнения, каждый мусульманин, побывавший в нашем госпитале, унесет на родину сознание высоты той религии, которая заставит «гяуров» спасти ему жизнь, облегчать его страдания и ухаживать за ним. Это сознание ясно выражалось в тех донельзя трогательных сценах прощания с врачами и сестрами, без которых ни один раненый не покидал нашего госпиталя».

Спустя некоторое время в Москве состоялся конгресс врачей, на который приехал и Банковский-паша из Константинополя. Нам, всем членам отряда, было очень отрадно услыхать слова, произнесенные им на этом съезде, когда он докладывал о помощи раненым в Турции: «Я считаю своим священным долгом выразить здесь все наше бесконечное удивление перед трогательными заботами, которые выказал отряд русского Красного Креста к нашим раненым в продолжение последней греко-турецкой войны в Фессалии. Самоотречение русской амбулатории шло рука об руку с проявленной ею научной подготовкой врачей. В тот день, когда эти достойные доктора уезжали от нас, чтобы вернуться в свое отечество, и прощались с ранеными, многие больные проливали слезы и благословляли своих спасителей. Не могу умолчать и о женском персонале отряда – о сестрах милосердия. Я счастлив, что имею случай публично заявить, что все мы, солдаты и офицеры, испытывали благоговейное удивление и восторг перед бесконечным рядом актов самоотречения этих женщин. Русские сестры в Фарсале с первых шагов сумели расположить к себе наших раненых и заслужили их безграничную любовь и уважение. Только рука женщин в состоянии своими непрестанными и нежными заботами облегчать страдания больного, и русским сестрам милосердия мы глубоко обязаны в этом отношении».