Владимир Джунковский - Воспоминания (1865–1904)

18-го февраля я был на бенефисе Джури в балете, было очень хорошо, она была очень мила. В антракте я ходил на сцену приветствовать ее и преподнес ей пучок красных роз на длинных стеблях.

На другой день, будучи дежурным, я сопровождал великого князя в оперу. Давали «Опричник» [494]с участием Фигнера, опера мне не понравилась, и я от усталости все время дремал.

В конце февраля мой брат уехал к месту нового своего служения, в Курск. Сослуживцы его по Московской казенной палате трогательно провожали его и доставили мне этим большое удовлетворение. На его проводы пригласили и меня, было очень оживленно, просто и симпатично.

В это время мне пришлось познакомиться с долговым отделением. Существовало оно для содержания лиц, признанных по суду злостными должниками, их содержали за счет их кредиторов, пока они не уплатят долга или же пока суд не постановит какого-либо другого решения. Применялась эта мера к тем должникам, которых подозревали в сокрытии своего имущества. Помещалось это долговое отделение при полицейском доме Пресненской части на Кудринской улице; содержались должники в общей камере, режима тюремного не было, они были только лишены свободы.

Раньше должников сажали в так называемую «яму» при губернском правлении, это было что-то вроде глубокого подвала, условия содержания были жестокие. С учреждением коммерческого суда «яма» отошла в область преданий.

В то время в долговом отделении содержался некто Плотицын, обладавший большими средствами и впавший в крупные долги, как мне передавали, вследствие слишком доверчивого отношения к людям. Ко мне обратились с ходатайством за него, ввиду его болезненного состояния, которое усилилось благодаря его долгому сидению (более года). Мне передавали, что его должны были выпустить уже 6 месяцев назад, но кредиторы, узнав об этом, подали на него новую жалобу, доказывая его злостность, и вот, благодаря этой жалобе, он попал в руки конкурсного управления, которое его и заарестовало опять, а по закону конкурсное управление в то время имело право содержать его без срока, пока дело не определится, а тянуть дело оно могло без конца. Выпутаться бывало очень трудно. Меня просили принять от него прошение на имя великого князя, причем представили, конечно, все дело в пользу Плотицына, которого изобразили в очень жалком состоянии, почти умиравшим, ручались за его благородство, честность, представив доказательства, что он буквально нищий. Выслушав все это, я постарался осветить это дело и с другой стороны – со стороны его кредиторов.

Эти последние представили мне все в ином свете – обвиняли Плотицына в укрывательстве, говорили, что его не только не притесняют в долговом отделении, а напротив, он все начальство там держит в страхе разными доносами, что он дает взятки смотрителям, которые ему дают разные льготы, отпускают сплошь да рядом на несколько дней домой, что из-за него сменилось несколько смотрителей и т. д.

Великий князь, конечно, не имел никакой власти над судом, но мог назначить дознание о том, как содержатся заключенные в долговом отделении и, в частности, Плотицын, и в зависимости от состояния его здоровья и содержания, повлиять на коммерческий суд и конкурсное управление, чтобы ускорить разрешение дела.

Не желая обращаться к великому князю, не убедившись лично, в каком состоянии здоровье Плотицына и что он из себя представляет, я решил посетить его и нашел совершенно обратное тому, что мне говорили о нем его кредиторы. Я увидел совершенно больного старика, который все время только плакал, повторял одно и то же, с трудом соображал, он буквально голодал, кредиторы отпускали на его содержание 2 рубля 50 копеек в месяц, передач же ему почти не было. Мое появление в долговом отделении произвело большую сенсацию, смотритель тотчас же явился и сопровождал меня, что лишило меня возможности расспросить Плотицына о том, как его содержат, как с ним обращаются и т. д. Попросить же смотрителя уйти и оставить меня одного с Плотицыным мне не хотелось, это бы только могло повредить Плотицыну, и смотритель мог бы меня не послушаться. Я объяснил Плотицыну, в каком роде ему надлежит составить прошение на имя великого князя и как переслать.

Великий князь, получив прошение, поручил чиновнику особых поручений Львову произвести дознание. Дознание раскрыло ряд фактов в пользу Плотицына, что и было препровождено для сведения председателю Коммерческого суда, который ускорил рассмотрение дела. Все же Плотицыну пришлось просидеть еще несколько месяцев, так как дело усложнилось: помимо 8-ми миллионов долга, в суд представлено было векселей на 12 миллионов, и надо было доказать их фиктивность. В конце концов по болезни Плотицын был освобожден и, насколько я припоминаю, прожил очень недолго.

17-го февраля у великого князя состоялся первый большой бал этого сезона, пришлось мне, как всегда, дирижировать, но я чувствовал, что у меня не ладится, я был вял от усталости, и мне казалось, что я очень плохо дирижировал.

Приглашенных была масса, я танцевал первую кадриль с С. И. Тютчевой, вторую – с княжной Варварой Трубецкой, третью – с дочерью известного меховщика Михайлова, жена которого была членом Совета Иверской общины и очень много жертвовала на общину. На мазурку я не приглашал даму, так как удобнее было дирижировать, не имея дамы.

На другой день, до самого вечера, я занимался с приехавшим из Кологрива Костромской губернии управляющим имения Михалкова, после чего, усталый и замученный, проехал на бал к графине Клейнмихель.

Я хотел только показаться на балу и уехать, но графиня Менгден (очень милая женщина, жена заведовавшего двором великого князя) подошла ко мне, видя что я направляюсь к выходу, и сказала мне, что стыдно мне уезжать, что она хочет со мной танцевать третью кадриль. Конечно, мне оставалось только снять шапку и покориться. Затем меня на мазурку просила остаться княгиня Львова – жена директора училища живописи и ваяния. Я ей сказал, что очень тронут ее приглашением, но собираюсь уехать, так как очень устал и советую и ей последовать моему примеру, так как ей предстоит два дня подряд играть в домашнем спектакле, и она чересчур устанет. Она ответила, что не останется ужинать и только протанцует мазурку, но она осталась и ужинать, так что мне мое бегство не удалось. Правда, мазурка была удивительно красива благодаря колоссальному количеству цветов. В награду за мою покорность моя дама довезла меня в карете домой.

Весь следующий день у меня ушел в занятиях с моими соопекунами по делам Михалкова – братом его Сергеем и Галлом, которые в конце концов выдали мне полную доверенность на управление всеми делами Михалкова, и это ответственное трудное дело легло на мои плечи.