Николай Гуданец - Загадка Пушкина

Повторяю, существенно важным представляется то, что поэт из принципа брезговал ввязываться в полемику со своими критиками, тем более, защитников у него хватало. Например, С. П. Шевырев в статье «Обозрение русской словесности за 1827 год» на страницах «Mосковского Bестника» решительно отвергал нападки скудоумных ревнителей нравственности на Пушкина: «Хотят, чтобы он создавал в своих поэмах существа чисто нравственные, образцы добродетели. Напомним, что не дело поэта преподавать уроки нравственности» 139.

Примем во внимание также время написания «Черни»: «Первоначальный набросок (ЛБ № 2367) датируется предположительно августом — началом октября 1827 г.; самое стихотворение написано во второй половине сентября (?) — декабре (не позднее 9-го) 1828 г.» (III/1, 1174). К тому времени досада на прошлогодние благоглупости «строгих аристархов» наверняка потеряла остроту, к тому же они успели получить публичный отпор в статье Шевырева. Вместе с тем мощный эмоциональный накал стихотворения позволяет сделать осторожное предположение о выплеске именно свежей обиды.

Опять-таки, вопреки своему обыкновению, Пушкин публикует «Чернь» в «Московском вестнике» (1829 г., ч. I) практически сразу, спустя месяц после написания, не давая стихотворению отлежаться год-другой. Таким образом, есть все основания полагать, что стихотворением «Чернь» Пушкин непосредственно ответил на критическую бестактность, выходившую из ряда вон и оскорбившую его до глубины души.

«Стихотворения Пушкина — и философские, медитативные в том числе — это чаще всего стихотворения „на случай“. Это поэзия, которая существует не автономно, не в себе самой; это поэтический рассказ, который мотивируется не готовой идеей поэта, а живым и конкретным фактом, конкретным жизненным впечатлением» 140, — подметил Е. А. Маймин. Хотя это весьма точное наблюдение вряд ли распространяется на всю лирику Пушкина, да и успеха поисков оно не гарантирует, попробуем все же выяснить, какая именно рецензия в 1828 году дала непосредственный толчок вдохновению поэта, написавшего «Чернь».

Пожалуй, самым заметным событием в литературной критике той поры стала дебютная статья И. В. Киреевского «Нечто о характере поэзии Пушкина», опубликованная под псевдонимом 9.11 в журнале «Московский вестник» за 1828 год, часть VIII, № 6.

Вознамерившись дать широкий обзор пушкинских произведений, начиная с «Руслана и Людмилы», кончая опубликованными отрывками из «Бориса Годунова», автор заранее предвидел упреки в том, что начинающий критик самонадеянно взялся рубить дерево не по себе. Поэтому он предварил рассуждения заклинанием от собственной робости: «Там, где просвещенная публика нашла себе законных представителей в литературе, там немногие, законодательствуя общим мнением, имеют власть произносить окончательные приговоры необыкновенным явлениям словесного мира. Но у нас ничей голос не лишний. Мнение каждого, если оно составлено по совести и основано на чистом убеждении, имеет право на всеобщее внимание. Скажу более: в наше время каждый мыслящий человек не только может, но еще обязан выражать свой образ мыслей перед лицом публики, если, впрочем, не препятствуют тому посторонние обстоятельства, ибо только общим содействием может у нас составиться то, чего так давно желают все люди благомыслящие, чего до сих пор, однако же, мы еще не имеем и что, быв результатом, служит вместе и условием народной образованности, а следовательно, и народного благосостояния: я говорю об общем мнении. К тому же все сказанное перед публикой полезно уже потому, что сказано: справедливое — как справедливое; несправедливое — как вызов на возражения» 141.

Безусловно Киреевский не вкладывал в эти слова никакого подспудного смысла. Хотя из-за повальной манеры тогдашних критиков уснащать рецензии колкостями под видом отвлеченных рассуждений, не говоря уж о подцензурном обыкновении читать и писать между строк, Пушкину тут вполне мог почудиться злоехидный намек. Но даже если поэт и не воспринял зачин статьи как замаскированный личный выпад, прекраснодушие молодого критика не могло вызвать у него ничего, кроме желчного раздражения.

В расцвете юности «певец свободы» поплатился за свободомыслие шестью годами мучительной для него опалы, быстро раскаялся в содеянном и, начиная с 1822 года, в черновых набросках упорно провозглашал бесплодность своих попыток воздействовать стихами на умонастроения общества. И вот Киреевский, указывая на обязанность «выражать свой образ мыслей перед лицом публики», полезную для «народного благосостояния», невольно наступил Пушкину на старую мозоль. Подмеченное обстоятельство до некоторой степени объясняет, почему препирающийся с «чернью» поэт смахивает не столько на «божественного посланника», сколько на разозленного дурака.

Возьмем на заметку весьма значимую деталь. В ознаменовавших разгар Кишиневского кризиса стихах — «Второе послание Раевскому („Ты прав, мой друг — напрасно я презрел…“)» (1822), «Ф. Н. Глинке» (1822), «Мое беспечное незнанье…» (1823), — ведя речь о читающей публике, Пушкин однозначно именует ее «толпой». Такая же иносказательность сохраняется и в стихотворении «Поэт и толпа», но теперь, наряду с ней, употреблены два равноправных синонима, «народ» и «чернь».

Казалось бы, смысловые оттенки этих трех слов далеко не однородны, и безусловный знак тождества между ними настораживает внимательного читателя. Но такое странное приращение лексического ряда случилось неспроста.

Вернемся к статье Киреевского. Предпринятое в ней рассмотрение этапов пушкинского творчества, взвешенное и безусловно уважительное, где легкие нарекания соседствуют с признанием бесспорных заслуг, заканчивается так.

«Утешительно в постепенном развитии поэта замечать беспрестанное усовершенствование; но еще утешительнее видеть сильное влияние, которое поэт имеет на своих соотечественников. Немногим, избранным судьбою, досталось в удел еще при жизни наслаждаться их любовью. Пушкин принадлежит к их числу, и это открывает нам еще одно важное качество в характере его поэзии: соответственность с своим временем .

Мало быть поэтом, чтобы быть народным; надобно еще быть воспитанным, так сказать, в средоточии жизни своего народа, разделять надежды своего отечества, его стремление, его утраты, — словом, жить его жизнию и выражать его невольно, выражая себя. Пусть случай такое счастье; но не так же ли мало зависят от нас красота, ум, прозорливость, все те качества, которыми человек пленяет человека? И ужели качества сии существеннее достоинства отражать в себе жизнь своего народа?» 142(выделено автором).

Как следует вчитавшись в зачин и концовку статьи Киреевского, мы можем наконец понять, почему рассвирепел автор стихотворения «Чернь».