Николай Гуданец - Загадка Пушкина

В процитированных мемуарах И. И. Панаева без прикрас дается картина общественных нравов той поры: «Реакция после 14 декабря была страшная, все присмирело и оцепенело, запуганное большинство предалось личным интересам — взяточничеству, грабежу и удовлетворению своего чиновнического самолюбия, замаскированного верноподданническими чувствами; незначительное меньшинство мыслящих людей нашло себе примирение и успокоение в немецкой философии и отыскивало в ней данные для возвеличения самодержавного произвола» 156.

Немудрено, что в такой обстановке циничное оскопление родимой словесности, превращаемой в никчемную побрякушку, не только заслуживало благоволения властей, но и пришлось по душе многим служителям муз. «Литература способствовала общественной дремоте, занявшись исключительно искусством и ратуя с дон-кихотскою яростию за нелепый принцип „искусства ради искусства“» 157, — отмечал спустя тридцать лет И. И. Панаев.

О том же самом в 1846 г. писал Н. В. Гоголь:

Всех соблазнила эта необыкновенная художественная отработка стихотворных созданий, которую показал Пушкин. Позабыв и общество, и всякие современные связи с ним человека, и всякие требования земли своей, всё жило в какой-то поэтической Элладе, повторяя стихи Пушкина:

Укреплению николаевского режима на первых порах в высшей степени поспособствовали громадный авторитет и громкая слава лучшего поэта России. Слишком многим было тогда невдомек, что служение «чистому» искусству на деле оборачивалось безропотным прислуживанием грязной полицейщине, что указанный великим Пушкиным путь к вершинам истинного творчества ведет прямиком под каблук жандармского сапога.

По заманчивой стезе «искусства для искусства», одобренной Булгариным и протоптанной Пушкиным, бодро шествовала целая когорта литературных пустозвонов, вроде прославленного тогда и напрочь забытого ныне Н. В. Кукольника. Хуже того, модному поветрию поначалу не смогли противостоять даже лучшие умы того времени, В. Г. Белинский и его друзья. Они, как свидетельствовал тот же И. И. Панаев, «запутавшись в гегелевских определениях и формулах, отыскивали примирения во всем — и в литературе и в жизни, примирения во что бы то ни стало, и с такими вещами, с которыми нет возможности примиряться», при этом «знаменитый принцип „искусства для искусства“ возведен был ими в вечный закон, а отрицающие или не признававшие его предавались строгой опале, как люди тупоумные, лишенные эстетического чувства» 159.

Тут кстати вспомнить, что Б. В. Томашевский в связи со стихотворением «Чернь» писал: «теперь уже всем ясно без всяких споров, что эта теория [„искусства для искусства“] в ее универсальности никогда не являлась выражением подлинной эстетики Пушкина» 160.

Получается удивительный казус. Из мемуаров И. И. Панаева следует, что Пушкин возглавил массовое и чрезвычайно влиятельное литературное направление, став его глашатаем и знаменем. А согласно Б. В. Томашевскому, это вышло по недоразумению, и Пушкин был превратно понят своими ревностными последователями, причем сам того не заметил на протяжении восьми последних лет жизни.

Тут что-то не вяжется, попробуем выразиться иначе. Сдружившийся с Белинским Панаев описывает, как лучший поэт Отечества умудрился напрочь сбить с панталыку даже замечательного молодого критика, впоследствии ставшего основоположником революционно-демократического движения в России. К нашим услугам поразительный пример того, каким мощным влиянием на умы обладал Пушкин. Но спустя столетие один из лучших советских пушкинистов категорически опровергает свидетельство очевидца. Есть повод для смущения, не правда ли?

Воистину Пушкин имел на литераторов и читателей «гораздо более влияния чем министерство» (XIV, 280). Но, как видим, его блистательная литературная репутация, его громадный общественный вес и редкостное обаяние его таланта оказались целиком возложенными на алтарь казарменного деспотизма.

Впрочем, колоссальный триумф бибиковых и булгариных оказался кратковременным. Уже к середине 30-х годов здоровая часть русского народа очнулась и стряхивала чары наведенного Пушкиным лукавого морока. «В обществе неопределенно и смутно уже чувствовалась потребность нового слова, и обнаруживалось желание, чтобы литература снизошла с своих художественных изолированных высот к действительной жизни и приняла бы хоть какое-нибудь участие в общественных интересах. Художники и герои с реторическими фразами всем страшно прискучили» 161(И. И. Панаев).

Наметившаяся подспудная тяга общества к оздоровлению стала для славы Пушкина фатальной. Его замечательное «искусство» ладить с душителями свободы «ради искусства» современники оценили строго по достоинству.

Ранее приводились неподцензурные свидетельства В. Г. Белинского и А. И. Герцена о резком падении пушкинской популярности. К ним теперь следует присовокупить записанные и опубликованные уже при Александре II наблюдения И. И. Панаева о том, что «молодое поколение начинало заметно охлаждаться к поэту» по веской причине: «Начинали поговаривать, но еще робко, что Пушкин стареет, останавливается, что его принципы и воззрения обнаруживают недоброжелательство к новому движению, к новым идеям, которые проникали к нам из Европы, медленно, но все-таки проникали, возбуждая горячее сочувствие в молодом поколении…» 162.

Сравним эту цитату с утверждением Б. С. Мейлаха о том, что творчество Пушкина и после разгрома декабристов «будило сознание нового поколения лучших людей России» 163. Сразу видно, кто пишет горькую правду, а кто талдычит шаблонные враки.

Выходит, «обогнавшего свое время» великого поэта, как это ни поразительно, тогдашняя молодежь сочла пагубным тормозом для развития отечественной мысли.

Ну да, нынче любой школьник знает назубок, что глупые пушкинские современники проморгали несравненного гения, что лишь с огромным запозданием и благодаря дружным усилиям целой армии пушкинистов мы наконец осознали величие всенародного кумира, а все тогдашние журнальные рецензенты, разумеется, пороли о Пушкине бредовую дичь.

Однако на предыдущих страницах этой книги читатель не раз имел случай убедиться, что исследователи зачастую толкуют пушкинское творчество предвзято и превратно, порой бездумно повторяют чужое вранье или сами пускаются на шулерские трюки, наконец, не стыдятся бравировать своим непониманием «таинственного» Пушкина. Тем интереснее доподлинно узнать мнение современников о творчестве зрелого классика.