Николай Гуданец - Загадка Пушкина

Хотя при сравнении двух булгаринских отзывов о Пушкине, диаметрально противоположных по духу и опубликованных с интервалом всего в три года, может показаться, что Фаддей Венедиктович впал в беспамятство или вовсе спятил, на сей раз его честь легко защитить от досужих гипотез. Наоборот, он слишком хорошо помнил, какую выволочку ему тогда устроил из-за Пушкина разгневанный государь император.

Прочитав первую часть рецензии на VII главу «Онегина», в тот же день Николай I письменно повелел Бенкендорфу: «…в сегодняшнем номере Пчелы находится опять несправедливейшая и пошлейшая статья, направленная против Пушкина; к этой статье, наверное, будет продолжение: поэтому предлагаю Вам призвать Булгарина и запретить ему отныне печатать какие бы то ни было критики на литературные произведения; и, если возможно, запретите его журнал» 193.

Для монаршего гнева имелись веские основания. Во-первых, автор «Стансов» исправно служил путеводной звездой для благонамеренных литераторов, и омрачать ее сияние не полагалось. Во-вторых и в-главных, все знали о высочайшей цензуре произведений поэта, следовательно, разносная рецензия Булгарина вдобавок роняла авторитет самого царя!

С другой стороны, цензурный устав возбранял только личные нападки, но ругать неудачные литературные произведения отнюдь не запрещал. Поголовную обязанность восторгаться Пушкиным учредили только в следующем веке, да и то негласно.

Вот ведь какая незадача, Николай I требовал расправы в обход закона, к тому же над лояльнейшим литератором, верой и правдой служившим монархии, а заодно и тайной полиции. Выкручиваясь из щекотливого положения, вскоре Бенкендорф доложил: «Приказания вашего величества исполнены: Булгарин не будет продолжать свою критику на Онегина. — Я прочел ее, государь, и должен сознаться, что ничего личного против Пушкина не нашел; эти два автора, кроме того, уже два года в довольно хороших отношениях между собой. Перо Булгарина, всегда преданное власти, сокрушается над тем, что путешествие за Кавказскими горами и великие события, обессмертившие последние года, не придали лучшего полета гению Пушкина. Кроме того Московские журналисты ожесточенно критикуют Онегина. Прилагаю при сем статью против Дмитрия Самозванца, чтобы ваше величество видели, как нападают на Булгарина. Если бы ваше величество прочли это сочинение, то вы нашли бы в нем много очень интересного и в особенности монархического, а также победу легитимизма. Я бы желал, чтобы авторы, нападающие на это сочинение, писали в том же духе, так как сочинения — совесть писателей» 194.

Действительно, еще до статьи Булгарина появились весьма нелестные отзывы о VII главе «Онегина», принадлежавшие перу Н. А. Полевого, в «Московском телеграфе» (1830, ч. 32), и анонимного критика в «Галатее» (1830, ч. 13, № 4.). Явно сводивший личные счеты Фаддей Венедиктович, при всей его тенденциозности, на поверку оказывался не так уж неправ и в своем мнении не одинок.

В ответном письме Бенкендорфу царь возразил, что критика булгаринского романа «Дмитрий Самозванец» ему «кажется справедлива», а касательно прочего рассудил: «Напротив того в критике на Онегина только факты и очень мало смысла, хотя я совсем не извиняю автора, который сделал бы гораздо лучше, если бы не предавался исключительно этому весьма забавному роду литературы, но гораздо менее благородному, нежели его Полтава . Впрочем, если критика эта будет продолжаться, то я, ради взаимности, буду запрещать ее везде» 195.

После чего Булгарин решился на шаг, который иному современному читателю покажется запредельно фантастическим. Вопреки воле царя и договоренности с Бенкендорфом, он все-таки опубликовал 1 апреля в «Северной пчеле» окончание статьи, не позволив заткнуть себе рот на полуслове.

Как отмечает П. Н. Столпянский, дерзость ослушника вызвала такое сильное «неудовольствие императора Николая I», что «Булгарин сел на гаупвахту» 196.

К сожалению, исследователь не указывает источника сведений о царской каре, а предпринятые мной поиски не дали результатов. Если данные Столпянского верны, Булгарин в ту пору дважды подвергся аресту за схожие прегрешения.

«В 1830 году Булгарин осмелился покритиковать роман Загоскина „Юрий Милославский“, который понравился императору Николаю. В номере „Северной пчелы“ была напечатана только первая часть рецензии, и Булгарину было сделано предупреждение, но он, зная, откуда оно идет, в следующем номере напечатал окончание своей статьи, ни в чем не расходящееся с ее началом» 197, — пишет И. П. Золотусский в статье «Неистовый Фиглярин».

Инцидент произошел в январе, и налицо полное совпадение обстоятельств с тем, что произошло в марте из-за VII главы «Евгения Онегина». Далее у И. П. Золотусского сообщается: «Царь был в гневе и велел закрыть „Северную пчелу“, а самого Булгарина отдать под арест. 30 января непокорного издателя посадили на гауптвахту, решение о запрещении газеты шеф жандармов Бенкендорф, покровительствующий Булгарину, уговорил царя отменить» 198.

Достоверность этого случая не вызывает сомнений, о нем есть записи в дневнике цензора А. В. Никитенко 199, а у Б. Л. Модзалевского описаны подробности, почерпнутые из «Русской Старины» и «Русского Архива» 200.

А вот о повторной отсидке Булгарина упоминает лишь П. Н. Столпянский, и может закрасться подозрение, что исследователь перепутал хорошо известный январский инцидент с мартовским. Однако представляется невероятным, будто амбициозный и гневливый Николай I, бросивший за решетку строптивого критика в январе, спустя всего два месяца мог оставить его повторный проступок безнаказанным.

Зато несомненна привычка большинства пушкинистов упорно замалчивать любые факты, порождающие сомнения в канонической легенде о Пушкине.

Таким образом, когда нам приходится читать о непреклонности великого борца за свободу, подвергнутого сплошной травле реакционных царских сатрапов, тут что ни слово, то наглая ложь. Все было как раз наоборот.

Если почтение к истории Отечества и стремление к справедливости для нас не пустой звук, пора бы отбросить черно-белые святцы с ангелическим Александром Сергеевичем и демоническим Фаддеем Венедиктовичем, при всем их идеологическом и назидательном великолепии. Такая потеря не останется без достойного вознаграждения.

Мы увидим, что Булгарин не побоялся публично высказывать свое мнение вопреки царской воле и под страхом наказания, за что неоднократно подвергался аресту. Впрочем, даже кутузка не исцелила его от фрондерства. «Он не испугался грозных намеков и, пострадав за своеволие, не простил царю обиды — конечно, не простил косвенно, в переносном смысле, но вместе с тем и открыто, — пишет И. П. Золотусский. — Под портретом Николая I, висевшим в его редакционном кабинете, он четко вывел дату своего ареста: 30 января 1830 года, и все, приходившие в „Пчелу“, могли созерцать это наглядное свидетельство мести Булгарина» 201. Добавлю от себя, заодно владелец кабинета расчетливо намекал посетителям, насколько справедлива его репутация царского шпиона.