Николай Гуданец - Загадка Пушкина

Пушкинисты изо всех сил тужатся представить Пушкина гениальным новатором и застрельщиком дальнейшего литературного развития. Даже старавшийся мыслить о поэте неординарно В. В. Вересаев, тем не менее, порой излагал тенденциозные клише: «Пушкин официально признан первым поэтом России — он задумал изменить сам язык отечественной поэзии и прозы. Он захотел сделать его общепонятным, чтобы потом построить на нем литературу, которая стала бы голосом нации в целом, внятным всем и волнующим всех. Таким путем, по его мысли, преодолевалась бы пропасть между сословиями, та самая, которую не смогли преодолеть его друзья-декабристы. Осуществление этого его замысла потребует многого, прежде всего, разрыва с существующим общественным вкусом. Пушкин принесет в жертву свою популярность романтического поэта. Литераторы всех лагерей тотчас обрушат на него давно сдерживаемый критический удар. Одиночество и непонимание современников по-степенно станут его привычными спутниками» 271.

Сравним этот скорбный панегирик все с той же статьей Ф. В. Булгарина в «Сыне Отечества» (1833): «Пушкин пленил, восхитил своих современников, научил их писать гладкие, чистые стихи, дал им почувствовать сладость нашего языка, но не увлек за собою своего века, не установил законов вкуса, не образовал своей школы, как Байрон и Гёте» 272.

При всей одиозности Булгарина, при всем том, что его перо зачастую выделывало крутые виражи, сегодня против сказанного им возразить невозможно. Виртуоз стихотворной техники, мастер изящного слога и автор « блестящих игрушек » Пушкин остался боковым побегом на древе русской словесности, породившим лишь заслуженно позабытых эпигонов, но не наследников.

Трудно прислушаться к мнению Булгарина, заклейменного дружным презрением потомков. Попробуем все же сбросить шоры предубеждения и присмотреться к высказанному им еще при жизни поэта пророчеству о том, что «оригинальность Пушкина не будет иметь тех последствий, какие произвела оригинальность Байрона, Гёте и Шиллера» 273.

А ведь критик оказался безусловно прав. Никакого влияния на мировую литературу Пушкин не оказал, и только русские литературоведы включают его в пантеон общепризнанных литературных светил. В частности, Л. П. Гроссман, наградив поэта званием «величайшего (!) гения мировой поэзии» 274, утверждал: «Пушкин был первым писателем, обосновавшим своим творчеством будущий тезис Ленина о всемирном значении русской литературы» 275.

Увы, тезисы вождя мирового пролетариата для иностранных исследователей не указ. Авторитетный славист из Кембриджа Дж. Бейли пишет о Пушкине: «Как имя он не возбуждает определенных ассоциаций. Для большинства англоязычных читателей он не существует ни как создатель сцен и образов, вошедших во всеобщую культуру, ни даже как поэт, за которым числится несколько памятных и достойных перевода изречений. Место его среди величайших поэтов никогда не признавалось за пределами России как само собой разумеющееся» 276.

В таком же возмутительно антиленинском ключе и наперекор высокоидейному Л. П. Гроссману сетует норвежский славист Э. Эгеберг: «Перед желающими изучать Пушкина встает у нас весьма своеобразное затруднение. До сознания публики предстоит довести, что именно он, а не Достоевский или Толстой считается у русских величайшим национальным писателем» 277.

Как ни поразительно, в унисон с неудобопоминаемым Ф. В. Булгариным теперь высказываются составители критической антологии «Русские воззрения на Пушкина» Д. Ричардс и С. Кокрелл: «Чего Пушкину, видимо, не хватает в сравнении с Гомером, Данте, Шекспиром и Гёте, так это явственной оригинальности, присущей высшим умам подобного рода» 278.

Итак, Пушкин провозглашен мировым гением в одностороннем порядке, без ведома читателей во всем мире. Ситуация предельно щекотливая, и выйти из нее можно двумя способами. Либо с восторгом заявить, что абсолютное непонимание пушкинской гениальности на протяжении столетий приобрело глобальный размах. Либо все-таки подыскать менее пышное, но более разумное объяснение.

А именно, признать, что литературоведы, пытаясь возвеличить Пушкина до неимоверных пределов, не гнушались никакими подлогами, в том числе занимались приписыванием поэту ложных заслуг и фальсификацией мнения современников. Но, как заметил родившийся чуть позже нашего поэта Авраам Линкольн, невозможно морочить голову всем до бесконечности. Справедливость этих слов подтверждается на протяжении полутора столетий, вплоть до наших дней, когда прижизненные отзывы о Пушкине практически целиком совпадают с оценками зарубежных пушкинистов.

Оказывается, критики судили о Пушкине верно, и оспорить их мнение нет возможности. Но признать их правоту нельзя без честного обсуждения творческой эволюции «певца свободы», который предпочел небезопасной стезе «пророка» путь сладкогласного жреца «чистой поэзии».

Чтобы спасти реноме классика, приходится самым беззастенчивым образом лгать о его современниках. Этим и занимались, как ни печально, даже самые талантливые и вдумчивые исследователи. Например, болгарский пушкинист П. Бицилли, который писал: «Для современников Пушкина его „закат“ означал собой то, что поэзия его все более утрачивала те элементы, какие ими считались „поэтическими“ par excellence: яркость, красочность, патетичность, обилие сравнений, „возвышенный“ тон речи и тому под. Его лучшие вещи казались им серыми, тусклыми, холодными, одним словом, „прозаическими“» 279.

Бросается в глаза, что в процитированной объемистой статье нет ни единой цитаты из прижизненной критики Пушкина, не упомянут ни один его рецензент. Лишь поэтому кажется правдоподобным утверждение, будто творчество гения достигло запредельных, прямо-таки ультразвуковых высот совершенства, недоступных для тугоухих современников.

Действительно, к концу двадцатых годов иные тогдашние критики утверждали, что Пушкин после шумного дебюта «спал с голосу» 280. Но такие эпизодические нападки энергично оспаривались. Например, тот же Ф. В. Булгарин, как помнит читатель, порицал «недоброжелателей» поэта и превозносил его публикацию в «Северных цветах» на 1832 год как свидетельство «дарования юного, сильного разумом и душою» 281.

Понятное дело, маленькая колкость анонима в затрапезной «Галатее» не шла ни в какое сравнение с обстоятельной похвалой знаменитого Булгарина в «Сыне Отечества». Такова реальная картина, которой профессор П. Бицилли почему-то не увидел.

Не хочется подозревать, что маститый ученый высосал свое утверждение из пальца, поэтому следует найти не упомянутый им источник. Фактически вердикт П. Бицилли восходит к концовке общеизвестной статьи Н. В. Гоголя «Несколько слов о Пушкине», опубликованной в сборнике «Арабески» (1834).