Николай Гуданец - Загадка Пушкина

Учившийся тогда в Санкт-Петербургском университете на восточном отделении философского факультета Чумиков вряд ли знал, что начатый цикл стихотворений о пророке Пушкин забросил именно после беседы с царем в 1826 г. Тем не менее, юный студент прекрасно понял суть происшедшей с поэтом метаморфозы.

Не посмевший в зрелости возвысить свой голос против гнета и лжи, не сумевший утолить онегинскую жажду смысла жизни, Пушкин лукаво свернул на окольную тропку «искусства для искусства» и отрекся от пророческой миссии. Однако все же нашлись современники, в чьих глазах ни дивное обаяние пушкинского дара, ни трагическая смерть не могли искупить постыдное малодушие поэта.

Теперь мы наконец-то можем понять настоящую причину, по которой современники отвергли творчество зрелого Пушкина. Отторжение произошло вовсе не случайно, не по ошибке или недомыслию, наоборот, оно стало следствием его натуры и закономерно увенчало его судьбу.

Россия ждала великого поэта. Ей подвернулся Пушкин — полный блеска и очарования «певец свободы». Его встретили с восторгом.

Спустя десяток лет пришла пора оплачивать авансы. Высказать великие истины по-своему, по-русски, сообразно духу народа, обратив мощь своего природного таланта на благо Отечества.

От зрелого поэта ждали великих свершений, а он упорно мастерил « игрушки » (В. Т. Плаксин), роскошные « мыльные пузырьки » (Н.И Надеждин), « всякие пустяки », по его собственному выражению. К концу его недолгой жизни стало ясно, что у долгожданного гения нет за душой ничего, кроме виртуозного стихотворного мастерства.

Россия разочарованно вздохнула и отвернулась от него.

Отличить стихотворение гения от виршей графомана просто. Творения великого поэта вызывают благоговейный восторг. Неуклюжие поделки графомана вызывают смех.

Разумеется, незадачливый стихотворец вовсе не намеревается развеселить читателя. Убийственный комический эффект, сопутствующий графомании, возникает по весьма простой причине. Бездарный поэт сам не понимает, что у него написалось. Он не способен вчитаться в собственное стихотворение и здраво оценить побочные смыслы, неумолимо возникающие в горячечной словесной каше.

С такой ситуацией хорошо знаком всякий, кому доводилось листать рукописи плохих стихотворцев.

Но если стихотворение принадлежит перу великого поэта, мы вправе ожидать, что автор прекрасно осознавал смысл своего произведения и все заложенные в нем оттенки мысли. Именно на таком предположении, как геометрия на аксиомах, зиждется традиционное пушкиноведение. Оно исходит из того, что ни при каких обстоятельствах А. С. Пушкин не мог допустить оплошность и написать несуразицу.

Что ж, давайте разберем стихотворение «Арион», прочно зачисленное в разряд пушкинских шедевров. Перечитаем этот хрестоматийный текст, который миллионы русских школьников обречены заучивать наизусть.

Прежде всего заслуживает внимания то, каким образом Пушкин отшлифовал свое произведение, придав ему окончательный вид. Заглянем, извините за суконное выражение, в творческую лабораторию классика.

В первом беловом автографе от 16 июля 1827 г. начало стихотворения выглядело так:

Заменив впоследствии грамматически недопустимое «на челну», поэт вставил в четвертую строку слово-затычку: «в тишине». По всей видимости, только ради рифмы. Получившийся в результате анжамбеман (несовпадение синтаксической паузы с ритмической) акцентирует конец строки, особо фокусирует на нем внимание и словно бы подсказывает читателю: «Челн плывет в тишине. Возьмите себе на заметку, это важно».

Недюжинный знаток стихотворной техники В. Я. Брюсов отмечал: «Пушкин ставит под рифму слова особенно значительные в стихе, те, на которые должно обратить особое внимание» 1. Попробуем представить себе, какая картина возникает из стихотворных строчек. Челн плывет, плещут волны, поскрипывают весла и такелаж, певец распевает гимны… И все это происходит « в тишине ». Согласитесь, полнейшая несуразица.

Пушкин попросту не заметил, что одно лишь слово, вставленное задним числом ради рифмы, породило сущую галиматью.

Дело не в том, что поэт самым очевидным образом впал в бездумное рифмачество. Классику и национальному гению, конечно же, позволено все. Но эта вроде бы мелочь понуждает задуматься: окинул ли Пушкин взглядом строчки, нанизанные одна за другой, отдавал ли он себе надлежащий отчет в том, что именно у него в итоге написалось, — и здесь, и далее по тексту.

Судя по всему — нет, не вчитался, не обдумал и не осознал.

Достаточно неуклюже выглядят соседствующие через строку слова «в тишине» и «в молчанье». Их грамматическая и смысловая однородность словно бы указывает, что поэт намеренно сделал сильный акцент, важный для понимания авторской мысли. Но, увы, смысла тут нет и в помине. А попытка разобраться, что же хотел этим сказать стихотворец, приводит к полному конфузу. Ведь управлять парусным судном «в молчанье» не слишком умно. Тем более — в виду приближающегося шквала. Может быть, челн потонул оттого, что « умный » кормщик не соблаговолил прервать молчание и не отдал команду спустить парус? Весьма похоже на то.

Дойдя до слов «вихорь шумный», мы наконец понимаем, зачем Пушкину понадобилось упоминать в начальных строках о тишине. Она противопоставлена внезапно грянувшей буре.

Казалось бы, картина трагической гибели корабля в бушующем море, описанная великим поэтом, должна производить потрясающее впечатление. Есть, где разгуляться вдохновению, блеснуть поэтическим мастерством. Однако Пушкин расщедрился всего лишь на две с половиной строчки:

Тут нет ни художественной зоркости, ни образной мощи, вообще нет никаких поэтических находок. Описывая морское плавание и кораблекрушение, стихотворец умудрился подобрать лишь тусклые и гладкие, как обмылки, слова.