Николай Гуданец - Загадка Пушкина

В этот тематический ряд органически включается и стихотворение «Поэт» («Пока не требует поэта…»), написанное через месяц после «Ариона», 15 августа 1827 г. Образ чуждого внешнему миру боговдохновенного поэта, довольно смутный в «Арионе», здесь выражен гораздо четче.

Нетрудно заметить, что стихотворение «Близ мест, где царствует Венеция златая…» служит непосредственным связующим звеном между «Арионом» и такими стихотворениями, как «Поэт» (1827), «Поэт и толпа» (1828), «Поэту» (1830). Именно «Арион» стал истоком этого тематического цикла манифестов, и в нем отчетливо вырисовывается переплетение излюбленных пушкинских мотивов той поры: певец на челне в бурном житейском море, вдохновленный Богом избранник, высоко вознесенный над толпой сладкопевец, чуждый всякого утилитаризма, будь то нравственного или политического.

Мы наконец расшифровали «Арион». Это не только «гимн избавления», но и стихотворение о сакральном и надмирном жребии поэта, его полной независимости от внешних обстоятельств, будь то « народный кумир », « бессмысленный народ », « людская молва » или бури « на море жизненном ».

Вот почему преисполненный беспечной веры певец продолжает распевать « гимны прежние » после кораблекрушения. Юношеские крамольные стихи Пушкина тут просто ни при чем, он совсем не то имел в виду.

Однако из-за небрежности поэта к тексту густо примешаны побочные смыслы. В стихотворение можно привчитать как равнодушие к гибели пловцов — изрядно шокирующее, но для Пушкина вполне естественное, — так и несуществующую присягу поэта делу декабристов.

Легко понять, почему Пушкин допустил неряшливое замутнение сути стихотворения, не имеющее ничего общего ни с художественной глубиной, ни с поэтической неоднозначностью. Он попросту не разобрался, что же именно у него написалось в ходе муторной и многослойной поздней правки.

Сомневаться тут не приходится, ведь несколькими строчками ранее слово-затычка « в тишине », вставленное в стихи задним числом, порождает совершенно абсурдную картину: гребцы работают веслами неслышно, а певец распевает гимны беззвучно.

Некогда Б. В. Томашевский, полемизируя с нелепой отсебятиной интерпретаторов Пушкина, мимоходом высказал очень точную мысль: «в прочно построенном художественном произведении значение слова определяется всецело контекстом, который отсекает все паразитические ассоциации. Возникновение этих паразитических ассоциаций, насколько оно не построено на сознательном расчете (каламбур, двусмысленность и т. п.), есть порок художественного слова» 73.

Увы, стихотворение «Арион» представляет собой хрестоматийный образчик пресловутых « паразитических ассоциаций », неумолимо порождаемых контекстом. Из-за нередкой у Пушкина каверзной двусмысленности сместились акценты, исказились смысловые пропорции, а читателей заворожило аллегорическое упоминание о декабристах.

Будучи, по замыслу автора, «гимном избавления» и заодно декларацией верности поэтическому призванию, наделенный ложным политическим звучанием «Арион» по цензурным условиям не вошел ни в посмертное издание собрания сочинений Пушкина, ни в основные тома издания Анненкова (см. III/1, 1144). Опубликованное анонимно в № 43 «Литературной Газеты» в 1830 г., стихотворение впоследствии пролежало почти тридцать лет под спудом, и лишь в 1857 г. оно вышло в свет за подписью Пушкина в журнале «Современник», а затем было включено Анненковым в VII дополнительный том собрания сочинений.

Поразительно, с какой триумфальной силой паразитические ассоциации вывернули понимание стихотворения наизнанку и определили его дальнейшую судьбу!

Впоследствии «Арион» оказался успешно изуродован на прокрустовом ложе советского литературоведения и приобрел незыблемую репутацию революционного политического манифеста. Это сплошное недоразумение длится по сей день и, как ни печально, тухлая отрыжка мертвой идеологии до сих пор служит духовной пищей для школьников. Представьте себе, в современном учебнике литературы для десятого класса средней школы восхваляется «верность Пушкина декабристскому братству», о коей якобы свидетельствует «целый ряд стихотворений», среди которых, разумеется, упомянут «Арион» 74.

Нелепая и тенденциозная трактовка «Ариона» приобрела статус канонической.

К примеру, поэт и эссеист А. Д. Алехин (кстати, главный редактор поэтического журнала «Арион») пишет: «Давайте припомним, опираясь только на текст, чем занимался пушкинский Арион после того, как в застигшую корабль бурю потерял всех своих товарищей. Если не присочинять лишнего, то, поблагодарив, вероятно, богов за чудесное избавление и разложив платье на просушку… пел. Причем пел прежние гимны, т. е. — те самые, полные „беспечной веры“, какими во время не предвещавшего беды плавания радовал — и вдохновлял — „пловцов“, ворочавших „мощны веслы“. Вообразите себе этого мирно распевающего на солнышке под скалою грека — редкое бессердечие! Фёдор Михайлович, учитывая известный пассаж про поэта после Лиссабонского землетрясения, были бы недовольны…

Помнится, школьный учебник трактовал иначе: про оду „Вольность“ и послания декабристам. Но достаточно просмотреть корпус стихов, написанных певцом Людмилы и Руслана после 14 декабря 1825 года, чтобы усомниться в сделанном поэтом „гражданственном“ выборе — даже если он имел его в виду, сочиняя стихотворение. Оно и правда о себе. И выбор был, правда, сделан. Пушкин не сделался чем-то вроде „декабристского Солженицына“. Зато оставил нам „На холмах Грузии лежит ночная мгла“ и „Пьяной горечью Фалерна“…

Арион — поэт par excellence, и получился у Пушкина, пусть против воли, как раз таким. Удивительно ли, что поэт выбирает — поэзию?» 75.

В приведенном отрывке А. Д. Алехин глазом опытного редактора подметил все разнородные побочные смыслы, коварно затесавшиеся в стихотворение. Но гипнотически неодолимая трактовка из школьного учебника ставит все с ног на голову и понуждает эссеиста сделать ошибочные выводы на основе совершенно точных наблюдений. Ведь образ Ариона с его черствым безразличием к чужой смерти и несокрушимой приверженностью к песнопениям сложился не « против воли » автора, а как раз наоборот, в полном соответствии с пушкинской натурой и его идеалом поэта.

Впрочем, может показаться, что история опубликования «Ариона» противоречит предложенной нами трактовке его содержания.

Вот что пишет, например, Г. С. Глебов: «Необычайная судьба постигла эту пьесу. Три года „Арион“ лежал без движения у Пушкина. Ни в одном из известных нам документов этих лет, — писем, записок и т. п. Пушкина и его близких, — мы не находим упоминания об „Арионе“. Поэт, повидимому, считал опасным не только печатать, но даже говорить о нем в обстановке террора. Только через три года „Арион“ был без подписи напечатан в № 43 „Литературной Газеты“ от 30 июля 1830 г. Отсутствие подписи вызывалось, повидимому, желанием Пушкина избежать возможных „применений“» 76.