Николай Гуданец - Загадка Пушкина

Ну что ж, попробуем разобраться, какие именно житейские обстоятельства подвигли поэта на публикацию столь опасного и предосудительного произведения, как «Арион».

17 марта 1830 г. генерал Бенкендорф посылает Пушкину письмо (XIV, 70) с выговором за самовольную отлучку из Петербурга в Москву.

В ответном послании от 24 марта бывший вольнодумец и бунтарь опасливо жалуется шефу жандармов: «Несмотря на четыре года уравновешенного поведения, я не приобрел доверия власти. С горестью вижу, что малейшие мои поступки вызывают подозрения и недоброжелательство. Простите, генерал, вольность моих сетований, но ради бога благоволите хоть на минуту войти в мое положение и оценить, насколько оно тягостно. Оно до такой степени неустойчиво, что я ежеминутно чувствую себя накануне несчастья, которого не могу ни предвидеть, ни избежать. Если до настоящего времени я не впал в немилость, то обязан этим не знанию своих прав и обязанностей, но единственно вашей личной ко мне благосклонности. Но если вы завтра не будете больше министром, послезавтра меня упрячут» (XIV, 73, 403, — франц .).

Не вызывает сомнений ни искренность пушкинских горестных сетований, ни то, насколько бывший ссыльный дорожил « доверием власти ».

Мало того. 6 апреля 1830 г. Пушкин вторично сватается к Н. Н. Гончаровой, и на сей раз ему отвечают согласием. 16 апреля жених посылает из Москвы Бенкендорфу письмо (XIV, 77, 405–406, франц.), в котором сообщает: «Я женюсь на м-ль Гончаровой, которую вы, вероятно, видели в Москве. Я получил ее согласие и согласие ее матери; два возражения были мне высказаны при этом: мое имущественное состояние и мое положение относительно правительства». Свое щекотливое положение он описывает напрямик: «Г-жа Гончарова боится отдать дочь за человека, который имел бы несчастье быть на дурном счету у государя… Счастье мое зависит от одного благосклонного слова того, к кому я и так уже питаю искреннюю и безграничную преданность и благодарность». А заодно Пушкин просит позволения опубликовать «написанную в ссылке трагедию о Годунове», фактически запрещенную царем три с половиной года тому назад (см. XIII, 313).

Как видим, поэт жаждет счастливой семейной жизни и туго набитого кошелька, он прекрасно сознает, что и то, и другое напрямую зависит от царя и достижимо лишь при условии безупречной благонамеренности. В таких обстоятельствах публикация фрондерского стихотворения выглядит не только крайне дерзкой, но и запредельно безрассудной.

Ответным письмом, датированным 28 апреля, глава III Отделения извещает Пушкина, что «государь принял с чувством благосклонного удовлетворения» известие о предстоящей женитьбе поэта и разрешил напечатать «Бориса Годунова».

Вот что пишет Бенкендорф с ведома и по поручению императора: «Что же касается вашего личного положения, в которое вы поставлены правительством, я могу лишь повторить то, что говорил вам много раз; я нахожу, что оно всецело соответствует вашим интересам; в нем не может быть ничего ложного и сомнительного, если только вы сами не сделаете его таким. Его императорское величество в отеческом о вас, милостивый государь, попечении, соизволил поручить мне, генералу Бенкендорфу, — не шефу жандармов, а лицу, коего он удостаивает своим доверием, — наблюдать за вами и наставлять Вас своими советами; никогда никакой полиции не давалось распоряжения иметь за вами надзор. Советы, которые я, как друг, изредка давал Вам, могли пойти Вам лишь на пользу, и я надеюсь, что с течением времени Вы в этом будете всё более и более убеждаться. Какая же тень падает на Вас в этом отношении? Я уполномочиваю Вас, милостивый государь, показать это письмо всем, кому вы найдете нужным» (XIV, 81, 408–409, — франц. ).

Заверения Бенкендорфа насквозь лживы, но не о том сейчас речь. После того, как столь желанное для Пушкина « доверие власти » оказалось засвидетельствовано на высшем уровне и в письменном виде, 6 мая состоялась его помолвка с Н. Н. Гончаровой.

И вот спустя всего три месяца Пушкин публикует «Арион».

Вышеизложенные биографические подробности явно указывают на важнейшее обстоятельство. Пушкин напрочь не отдавал себе отчета, какие побочные смыслы заложены им в «Арионе», не улавливал даже тени тех паразитических ассоциаций, которыми кишит стихотворение, и никак не предполагал, что тексту можно приписать политическое звучание. В противном случае он, конечно же, не осмелился бы на публикацию вообще.

Тот факт, что «Арион» впервые был обнародован без подписи автора, также примечателен и нуждается в надлежащем истолковании. Опять-таки Г. С. Глебов усматривает здесь подтверждение своих тенденциозных выкладок: «Пушкин, по всей вероятности, решил в виду острого политического смысла пьесы не раскрывать своего авторства» 77.

Однако без подписи автора, вне биографического контекста «Арион» вообще превращается в пустышку, лишенную всякого смысла, не говоря уж об « остром политическом ». Обратите внимание, стихотворение беспрепятственно прошло через цензуру, а бдительное III Отделение вообще не обратило на него никакого внимания. И это при том, что «Литературная газета» пользовалась особым неусыпным вниманием тайной полиции.

По знаменательному совпадению, спустя десять дней, в № 45 той же самой газеты появилась другая анонимная публикация. Описание связанного с ней инцидента содержится в статье В. Э. Вацуро: «Дельвиг 9 августа 1830 г. напечатал заметку о выходках против литературной аристократии, со ссылками на историю французской революции; заметка эта, предположительно написанная Пушкиным, кончалась словами: „Avis au lecteur“. Заметка вызвала запрос Бенкендорфа с требованием сообщить, по каким основаниям она пропущена и кто ее автор. Началось цензурное дело, которое тянулось до 24 августа. Дельвиг был вызван для объяснений, но автора не назвал. Бенкендорф сделал ему грубый выговор и предупредил, что впредь за газетой будет особый надзор» 78.

Между тем довольно-таки вялое стихотворение «Арион», опубликованное анонимно, не вызвало никакого читательского резонанса, не говоря уж о политическом.

Кстати говоря, насчитывается свыше семидесяти публикаций, которые Пушкин по тем или иным причинам предпринял без подписи или под неясным псевдонимом 79. При этом, что характерно, те немногочисленные стихотворения, в которых содержится малейший призвук политической неблагонадежности, Пушкин не публиковал вовсе. Ясно ведь, почему он так и не отдал в печать одно из самых трогательных и проникновенных своих посланий, «Мой первый друг, мой друг бесценный!..» Для властей не составляло труда угадать адресата этого стихотворения — томящегося в заточенье лицейского друга. И, соответственно, прийти к выводу, что поэт осмелился выразить сочувствие крупному государственному преступнику.