Николай Гуданец - Загадка Пушкина

Таким образом, в пушкинских черновиках запечатлена всего лишь специфическая технология работы над стихами. Сама по себе она не дает оснований для наивных выводов о количестве и, тем более, качестве литературного труда.

До наших дней дошло не так уж много мемуарных свидетельств о том, как Пушкин трудился над своими произведениями. Пожалуй, они заслуживают развернутого цитирования.

Начнем с воспоминаний штаб-ротмистра М. В. Юзефовича, дружившего с братом поэта. Пушкин познакомился с ним во время поездки на Кавказ в 1829 году.

«Из всех времен года Пушкин любил более всего осень, и чем хуже она была, тем для него было лучше. Он говорил, что только осенью овладевал им бес стихотворства, и рассказывал по этому поводу, как была им написана „Полтава“. Это было в Петербурге. Погода стояла отвратительная. Он уселся дома, писал целый день. Стихи ему грезились даже во сне, так что он ночью вскакивал с постели и записывал их впотьмах. Когда голод его прохватывал, он бежал в ближайший трактир, стихи преследовали его и туда, он ел на скорую руку, что попало, и убегал домой, чтоб записать то, что набралось у него на бегу и за обедом. Таким образом слагались у него сотни стихов в сутки. Иногда мысли, не укладывавшиеся в стихи, записывались им прозой. Но затем следовала отделка, при которой из набросков не оставалось и четвертой части. Я видел у него черновые листы, до того измаранные, что на них нельзя было ничего разобрать: над зачеркнутыми строками было по нескольку рядов зачеркнутых же строк, так что на бумаге не оставалось уже ни одного чистого места. Несмотря, однако ж, на такую работу, он кончил „Полтаву“, помнится, в три недели!» 151.

Дипломат Н. М. Смирнов, муж А. О. Смирновой-Россет, камер-юнкер, близкий друг поэта, пишет в своих мемуарах о Пушкине: «как скоро приезжал он в деревню и брался за перо, лихорадка переливалась в его жилы, и он писал, не зная ни дня, ни ночи. Так писал он, не покидая почти пера, каждую главу „Онегина“; так написал он почти без остановки „Графа Нулина“ и „Медного всадника“. Он писал всегда быстро, одним вдохновением, но иногда, недовольный некоторыми стихами, потом с гневом их марал, переправлял: ибо в его глазах редко какой-нибудь стих выражал вполне его мысль» 152.

В обоих случаях мемуаристы, не будучи очевидцами, излагают рассказы самого поэта. М. В. Юзефович говорит об этом прямо, а Н. М. Смирнов, естественно, не навещал Пушкина в деревне, да и упомянутый им «Граф Нулин» написан задолго до того, как в 1828 году состоялось их знакомство.

Тем интереснее становится непосредственное свидетельство из первых рук. Шурин Пушкина С. Н. Гончаров вспоминал: «По окончании обеда он сел со мною к столу и, продолжая свой рассказ, открыл машинально Евангелие, лежавшее перед ним, и напал на слова: „Что ти есть имя? Он же рече: легеон: яко беси мнози внидоша в онь“. Лицо его приняло незнакомое мне до тех пор выражение; он поднял голову, устремил взор вперед и, после непродолжительного молчания, сказал мне: „принеси скорей клочок бумаги и карандаш“. Он принялся писать, останавливаясь, от времени до времени задумываясь и часто вымарывая написанное. Так прошел с небольшим час; стихотворение было окончено. Ал. Серг. пробежал его глазами, потом сказал: „слушай“» 153.

Все процитированные выше авторы воспоминаний принадлежат к числу людей, близко знавших Пушкина, и благодаря им можно составить достоверное общее представление о том, как он работал над стихами. Охваченный вдохновением поэт быстро набрасывал на бумагу пришедшие в голову строчки, затем столь же лихорадочно их вымарывал.

При такой бешеной, горячечной торопливости становятся попросту неизбежными ошибки всякого рода и калибра. Конечно же, самоцельное смакование этих огрехов стало бы лишь нелепой бестактностью по отношению к памяти великого поэта, и оно никак не могло бы умалить его несомненных достоинств и заслуг. Но все эти невольные двусмысленности, паразитические ассоциации, наконец, очевидные прегрешения против здравого смысла нельзя окутывать благоговейным умолчанием. Они должны все-таки стать предметом научного анализа в тех случаях, когда небрежность Пушкина влечет за собой искаженное понимание его наследия. А подобные случаи, как мы убедились, далеко не единичны.

Весомую лепту в превратное восприятие пушкинского творчества вносит мифологема о его замечательном трудолюбии. Между тем она совершенно не согласуется с фактами.

Собственноручные признания в лености проходят рефреном через стихи и переписку поэта с младых ногтей и до последних лет жизни. Приводить здесь подборку соответствующих цитат вряд ли целесообразно, поскольку они могут показаться иронической бравадой при взгляде на внушительный академический шестнадцатитомник произведений, созданных Пушкиным за неполных тридцать семь лет жизни.

Впрочем, интересно отметить, что в произведениях Пушкина слово «лень» встречается 78 раз, а прилагательное «ленивый» употреблено 53 раза 154. Эти показатели достаточно весомы.

Хотя Пушкин склонен поминать свою лень с мягкой иронией, Ю. М. Лотман глубокомысленно усматривает в ней героическую мотивацию: «Шалость и Лень становились условными обозначениями неподчинения мертвенной дисциплине государственного бюрократизма. Чинному порядку делового Петербурга они противостояли как протест против условных норм приличия и как отказ принимать всерьез весь мир государственных ценностей» 155. Эти измышления беспочвенны, поскольку Пушкин в своем творчестве нигде ни сном, ни духом не поминает бюрократический аппарат. В поле его поэтического зрения попросту отсутствует государственная чиновная машина, и он, стало быть, вовсе не выстраивал свою жизнь и творения как тотальную оппозицию бюрократии. Здесь Ю. М. Лотман чересчур вольно трактует вещи, которым трактовка, пожалуй, и не требуется.

Как известно, основы характера проявляются у человека еще в детстве и, чаще всего, остаются неизменными на протяжении жизни. Отзывы лицейских педагогов об их юном питомце совершенно единодушны.

А. П. Куницын: «Пушкин весьма понятен, замысловат и остроумен, но крайне не прилежен».

Е. А. Энгельгардт: «он боится всякого серьезного учения».

Я. И. Карцов: «Очень ленив, в классе не внимателен и не скромен, способностей не плохих».

М. С. Пилецкий-Урбанович: «Прилежание его к учению посредственно, ибо трудолюбие еще не сделалось его добродетелью».

С. Г. Чириков: «Легкомыслен, ветрен, неопрятен, нерадив» 156.

Петербургские похождения юного Пушкина представляют собой интерес во многих отношениях, но здесь мы ограничимся описанием его отношения к литературному труду.

Брат поэта вспоминает о той поре: «По выходе из Лицея Пушкин вполне воспользовался своею молодостью и независимостью. Его по очереди влекли к себе то большой свет, то шумные пиры, то закулисные тайны. Он жадно, бешено предавался всем наслаждениям». При этом литература отступила на задний план: «Поэзиею Пушкин занимался мимоходом, в минуты вдохновения» 157.