Николай Гуданец - Загадка Пушкина

Отдельное издание шестой главы в 1828 г. оканчивалось словами: «Конец первой части» (VI, 641). Как отмечал И. М. Дьяконов, «это, учитывая дантовскую склонность Пушкина к числовой симметрии, безусловно значило, что в 1826–1828 гг. он задумал написать вторую часть из еще шести глав. При соотнесении с календарем это должно было завести действие романа в николаевскую эпоху — вероятно, до 1828 г.» 84.

По свидетельству М. В. Юзефовича, в 1829 г. поэт ему рассказывал «довольно подробно все, что входило в первоначальный его замысел, по которому, между прочим, Онегин должен был или погибнуть на Кавказе, или попасть в число декабристов» 85. Но уже в следующем году, не сумев дописать восьмую главу «Странствие» до полновесного объема, Пушкин ставит на ее место девятую, вдобавок зашифровывает десятую главу, а ее черновики сжигает. Вне всякого сомнения, поэт вдруг радикально перекроил и обкорнал свой роман в стихах.

Как минимум четырех глав из планировавшейся второй части читатели так и не дождались. Оба прижизненных издания «Евгения Онегина» (1833 и 1837 гг.) фактически оканчиваются восемнадцатью блеклыми строфами с довесками и огрызками (VI, 197–205) из предпоследней главы «Странствие», а последняя строка гласит: «Итак я жил тогда в Одессе…» (VI, 205). В современных изданиях эту нелепо вывихнутую концовку принято отбрасывать.

Надо полагать, у Пушкина имелись веские причины завершить и опубликовать стихотворный роман в таком вот напрочь изуродованном виде. Закрадывается впечатление, что «взыскательный художник» (III/1, 223), подобный «ветру и орлу» (V, 103), бросил «толпе, рабыне суеты» (V, 103) довольно-таки недозрелый, топорно завершенный «плод», но при этом руководствовался соображениями, не имевшими абсолютно ничего общего с элементарными требованиями художественности.

В толще мемуаров о Пушкине притаился забавный факт. Когда сестра поэта Ольга обвенчалась вопреки воле родителей с Н. И. Павлищевым 25 января 1828 года, брат ей вполне серьезно попенял: «Ты мне испортила моего Онегина: он должен был увезти Татьяну, а теперь… этого не сделает» 86.

К тому времени Пушкин уже опубликовал шесть глав «Евгения Онегина» и работал над седьмой. Оказывается, сюжет «свободного романа» складывался безо всякого намерения, вне какой-либо художественной, идейной и психологической проблематики.

Извлечь хоть какой-то смысл из любовной интриги Евгения и Татьяны пытались многие, начиная с Белинского и кончая миллионами подростков, которые по сей день покорно корпят над школьными сочинениями о пушкинском шедевре. Как ни прискорбно, все эти усилия заведомо безуспешны, поскольку на самом деле Пушкин строил сюжетную канву, не мудрствуя лукаво, просто наобум.

Присмотревшись к восьмой, заключительной главе, мы обнаруживаем уйму всяческих странностей.

Прежде всего наше воображение будоражит скрытность Пушкина, который напрочь утаивает имя мужа Татьяны, называя его исключительно «генералом» и «князем». Хотя героиня вступила в законный брак, невесть почему ее новая фамилия остается для читателя тайной.

Обычно Пушкин уделяет много внимания деталям, даже пустячным мелочам. Из предыдущей главы известно, что к девице Лариной безуспешно сватались пушкинский кузен Буянов и Иван Петушков, а также за ней ухлестывал гусар Пыхтин (ЕО, 7, XXVI). Все трое упомянуты бегло, но у них по крайней мере имеются фамилии. Однако муж Татьяны и давний друг Онегина облечен полной анонимностью. По сравнению с ним более значительной фигурой выглядит незадачливый жених Петушков, у которого есть даже имя.

Такое важнейшее обстоятельство пушкинисты почему-то никак не комментируют. Отважусь исправить их упущение.

Прежде, чем восхититься дерзкой и необъяснимой прихотью гения, с которой он интригует зачарованного читателя, тут нелишне снова вспомнить о плагиаторских наклонностях Пушкина. Как выяснил Л. П. Гроссман, фамилию Онегина поэт позаимствовал из нашумевшей в 1818 г. комедии А. А. Шаховского «Не любо — не слушай, а лгать не мешай». Оттуда же взяты имена Евгения, Владимира и Татьяны 87.

Увы, на поверку хваленая фантазия Пушкина оказывается до того бескрылой, что он не в состоянии сам придумать даже фамилию для заглавного героя. Смею предположить, при написании заключительной главы у автора под рукой не оказалось комедии Шаховского, и поэтому почерпнуть фамилию для очередного, крайне значимого персонажа было решительно негде.

В итоге муж Татьяны загадочно фигурирует в романе как «князь N» (ЕО, 8, XXI), наряду с прямо поименованными персонажами, от вымышленных и до реальных лиц, вроде Каверина и Вяземского. Думается, напрасно будет искать в этом хоть каплю смысла.

Не совершено ли антихудожественное насилие над пушкинским шедевром в либретто оперы «Евгений Онегин», где бесфамильный генерал наречен Греминым? Можно ли усматривать в анонимности мужа Татьяны блистательный художественный прием, или все-таки тут автор обнаружил не что иное, как небрежность, лень, убожество воображения? Наверное, ответы очевидны.

Безымянный генерал удостоен Пушкиным самых скромных и непритязательных портретных описаний. Дважды сказано, что он «важный» (ЕО, 7, LIV и 8, XIV). Очень изощренная аттестация знатного и богатого человека, без нее мы наверняка составили бы о нем превратное впечатление.

Из реплики Татьяны в сцене их знакомства мы узнаем, что генерал «толстый» (ЕО, 7, LIV). Такова единственная и ключевая деталь его облика. Пушкин явно подразумевает, что человек с избыточным весом никак не может быть удостоен женской любви. Психологическая достоверность тем самым соблюдена, ведь героиня романа навсегда полюбила Онегина исключительно за привлекательную внешность, не перемолвившись с ним ни словом. Ибо, помнится, Онегин спрашивает у Ленского, возвращаясь домой от Лариных: «Скажи: которая Татьяна?» (ЕО, 3, V).

Итого на долю «князя N» от автора перепало всего-навсего два эпитета, «важный» и «толстый».

Предельная скудость, с которой изображен генерал, ничем не оправдана и вызывает лишь недоумение. Гораздо тщательнее и подробнее Пушкиным выписан хотя бы отставной советник Флянов: «Тяжелый сплетник, старый плут, // Обжора, взяточник и шут» (ЕО, 5, XXVI). Не говоря уж о ничтожном Зарецком, которому в шестой главе посвящено целых четыре строфы, с IV по VII включительно.

В предшествующей, седьмой главе поэт употребил целых девять строк, описывая обстановку онегинского кабинета (см. ЕО, 7, XIX), которая, надо полагать, гораздо более важна для понимания романа, чем облик мужа героини и друга Онегина.

Разве лишь о возрасте генерала можно догадаться косвенно, поскольку он с Евгением «вспоминает // Проказы, шутки прежних лет» (ЕО, 8, XXIII). Как отмечает В. В. Набоков, «это служит доказательством того, что князь N не мог быть старше Онегина более чем на полдюжины лет, и следовательно, ему было тридцать с небольшим» 88.