Зеев Бар-Селла - Сюжет Бабеля

Бритье волос символизирует позор (2Цар 10:4–5) и опустошение (Ис 7:20), а разнообразя виды уничтожения сбритых волос, пророк раскрывает какими способами Господь свершит свой суд над Иерусалимом и Иудеей.

Поскольку Прищепа не пророк и не еврей, такое объяснение вряд ли применимо к его поступку.

Каков же смысл этого поступка?

Собрав свое расхищенное станичниками имущество, Прищепа осуществил революционную заповедь об экспроприации экспроприаторов. Следующим шагом должно было стать возвращение к мирной жизни… Но нет: после двухдневного запоя Прищепа все свое имущество — дом, живой и мертвый инвентарь — поджег и уничтожил. Обратим внимание и на одну странность: корову Прищепа приканчивает, вложив ей в рот револьвер и выстрелив. Но крупных животных так не убивают — им стреляют в ухо… И невозможно представить, чтобы служа в Конармии, Бабель не стал свидетелем многих и многих случаев ликвидации смертельно раненных или безнадежно загнанных лошадей, как сам и описал в новелле «Афонька Бида»:

«<���…> к лошади подошел Маслак, вставил револьвер ей в ухо и выстрелил».

А револьвер вкладывают в рот только люди, желающие покончить с собой с полной гарантией… И символика странной коровьей смерти немедленно раскрывается.

Устроив всесожжение, Прищепа принес искупительную жертву. А потом бросил в огонь частицу себя — прядь волос. То есть сам себя принес в жертву — взошел на костер. И тут же сгинул! Жертва была принята.

О пламени, в котором сгорали дом и имущество Прищепы сказано:

«Пожар сиял, как воскресенье».

С обыгрыванием двойной семантики слово «воскресенье» (день недели и воскресение) мы уже сталкивались (см. главу VI «Список кораблей»).

О каком воскресении идет речь здесь?

Все, что Прищепа истребляет огнем, — это мертвая материя и живая плоть. И ключ к этому тот же самый, что запирал новеллу «Измена», — гностический:

«пролетариат, товарищи, сам знает, что он грубый, нам больно от этого, мы хотим жить, мы хотим умереть, душа горит и рвет огнем тюрьму тела и острог постылых ребер…».

В этом смысл воскресения и сюжет новеллы: свобода, освобождение души, томящейся в темнице тела! Оттого пролетариат и стал классом-гегемоном — кроме цепей, приковавших к земной юдоли, ему нечего терять.

Алексей Сурков «Конармейская» 1939 года… «Замостье» понадобилось Суркову для рифмы на слово «кости». Остальное —

— смесь преувеличений (на конармейскую эпоху пришелся всего один атаман Войска Донского — Богаевский Африкан Петрович) и исторической лжи — в сражении за Замостье победу одержали как раз поляки.

А вот другое произведение конармейской классики — новеллу Бабеля «Замостье» (наряду с «Кладбищем в Козине») — Евгений Добренко квалифицирует как совершенно загадочное {235} . Чуть ниже он, впрочем, отмечает, что «Кладбище в Козине» все-таки «может быть понято», и даже объясняет, как такого понимания достичь:

«…„Кладбище в Козине“ — не „восточная экзотика“, как ее часто трактуют. В контексте цикла эта зарисовка не просто обретает некий бытийный смысл. Она — призма, через которую преломилось „Жизнеописание Павличенки“…». {236}

Мы, со своей стороны, тоже пытались разобраться с «Кладбищем в Козине» (глава IX) и «Жизнеописанием Павличенки» (XIII), но указанной связи между ними не обнаружили. И это нам чести не делает… А с «Замостьем» дела обстоят еще хуже:

«…все необычно в „Замостье“: отсутствие характеров, сюжета, подчиненного каузальным связям, конфликта, наконец, новеллистические „рамки“ (в этом смысле рядом с „Замостьем“ можно поставить лишь „Кладбище в Козине“)» {237} .

Не найдя сюжета и рамок, Добренко решил отыскать здесь хотя бы что-то общечеловеческое — эстетику и мировоззрение. Эстетика оказалась абсурдисткой, а мировоззрение пессимистическим {238} .

Присутствие в рассказе абсурдистской эстетики вытекает из того, что рассказчик периодически задремывает, а пробудившись с изумлением озирает место, где оказался; в сновидениях он созерцает себя то умершим, то живым и спящим… Понятно, что непроспавшийся герой и действительность воспринимает неадекватно. И тогда Добренко приходит к выводу: течение событий в рассказе подчинено требованиям не просто абсурдистской эстетики, но эстетики совершено конкретной — театра абсурда. Что и подтверждает цитатой: театр абсурда — это «„непосредственная передача чувства шока, возникающего при осознании полной бессмысленности действительности и человеческого существования“». Цитата представляется Добренко настолько авторитетной, что даже не требует указания на источник. Мы этот источник отыскали {239} и не впечатлились. А если бы впечатлились, непременно отметили революционную роль новеллы «Замостье» в мировой культуре. Ведь ранее считалось, что до идеи театра абсурда додумались лишь обэриуты в 1930-е годы, а европейцы — те и вовсе в 50-е! А тут — апрель 1924-го!

Но обратившись к самой новелле, мы убедимся, что во многом Добренко прав: отсутствуют в ней и внятный сюжет, и (если мы правильно понимаем термин «новеллистические „рамки“») фабула… Имеется лишь последовательность «картин»:

Конармия осаждает Замостье, штаб расположился в голом поле, льет дождь, засыпающий герой ложится в наполненную водой яму, которую сам называет могилой; герою снится, что он лежит в сарае, к нему является знакомая женщина по имени Марго, но герой не способен пошевелить ни одним членом или издать хоть какой-то звук; Марго заявляет, что герой мертв, и тот понимает, что женщина права; герой просыпается и едет к солдатам, стоящим в цепи; из-за линии фронта слышится странный звук, и герой понимает, что поляки убивают евреев; солдат-конармеец заявляет, что после войны евреев почти не останется; герой едет в тыл, входит в какой-то дом, требует у хозяйки еды, та приносит кувшин молока и хлеб, герой приступает к трапезе, но поляки наступают, и он со своим спутником бежит. По дороге спутник констатирует: «Мы проиграли кампанию». Всё.

Единственное общее в перечисленных эпизодах — это присутствие в каждом из них героя.

Вот художественное повествование:

«Начдив и штаб его лежали на скошенном поле в трех верстах от Замостья. Войскам предстояла ночная атака города. Приказ по армии требовал, чтобы мы ночевали в Замостье, и начдив ждал донесений о победе.