Зеев Бар-Селла - Сюжет Бабеля

Шел дождь. Над залитой землей летели ветер и тьма. Все звезды были задушены раздувшимися чернилами туч. Изнеможенные лошади вздыхали и переминались во мраке. Им нечего было дать».

Сравним с описанием этого события в «Дневнике»:

«29.08. <���…> Подходим к Замостью. Страшный день. Дождь-победитель не затихает ни на минуту. Лошади едва вытягивают. Описать этот непереносимый дождь. Мотаемся до глубокой ночи. Промокли до нитки, устали, <���…> Мы сидим на полях, ждем донесений, несутся мутные потоки.<���…>

30.08. <���…> Мы в 3-х верстах от Замостья, ждем взятия города, будем там ночевать. Поле, ночь, дождь, пронизывающий холод, лежим на мокрой земле, лошадям нечего дать, темно» {240} .

Отличия налицо: в рассказе дожди, лившие два дня подряд, сбиты в один дождь и день. А описанная в дневнике ночевка на мокрой земле в рассказе оборачивается сном в месте еще более мокром — яме, наполненной водой.

Не ближе к истине и эмоциональный рассказ о добывании еды:

«— Вина, — сказал я хозяйке, — вина, мяса и хлеба! <���…>

— Ниц нема, — ответила она равнодушно. — И того времени не упомню, когда было.

<���…>

Я <���…> вынул спички из кармана и поджег кучу соломы на полу. <���…>

— Что ты делаешь, пан? — сказала старуха и отступила в ужасе. <���…>

— Я спалю тебя, старая, — пробормотал я <���…>, - тебя спалю и твою краденую телку.

— Чекай, — закричала хозяйка высоким голосом. Она побежала в сени и вернулась с кувшином молока и хлебом.

Мы не успели съесть и половины, как во дворе застучали выстрелы».

На самом деле обошлось без поджогов и намного сытнее:

«Мечта осуществляется. Старый растерянный поляк со старухой. <���…> Испуг чрезвычайный, все сидели в погребах. Масса молока, масла, лапша, блаженство. Я каждый раз вытаскиваю новую пищу. Замученная хорошая старушка. Восхитительное топленое масло. Вдруг обстрел, пули свистят у конюшен, у ног лошадей» {241} .

А встречу с красавицей Марго (не иначе, королевой…) навеяли французские романы, в изобилии брошенные в поместье Кулагковского на подъезде к Замостью. Так что не логику абсурда мы здесь видим, а, скорее, образец махровейшего реализма…

Имеется в повествовании еще один момент, явно значимый — о евреях:

«…в двух шагах от нас лежала передовая цепь. Мне видны были трубы Замостья, вороватые огни в теснинах его гетто и каланча с разбитым фонарем. Сырой рассвет стекал на нас, как волны хлороформа. Зеленые ракеты взвились над польским лагерем. Они затрепетали в воздухе, осыпались, как розы под луной, и угасли.

И я услышал отдаленное дуновение стона. Дым потаенного убийства бродил вокруг нас.

— Бьют кого-то, — сказал я, — кого это бьют?..

— Поляк тревожится, — ответил мне мужик, — поляк жидов режет… <���…> Жид всякому виноват, — сказал он, — и нашему, и вашему. Их после войны самое малое количество останется. Сколько в свете жидов считается?

— Десять миллионов, — ответил я <���…>

— Их двести тысяч останется, — вскричал мужик».

Этот фрагмент никаких оснований в реальности, то есть в дневнике не имел. Откуда же он взялся? Ключевое слово здесь — Замостье.

Дело в том, что этот город казаки стремились захватить не впервые. В 1654 году к нему уже подступали казаки Богдана Хмельницкого. Города взять не смогли и удовлетворились выкупом в 20 тысяч злотых. Но перед тем разгромили множество еврейских общин в соседних местечках. Рассказ об этом содержится в хронике Натана Ганновера «Пучина бездонная» («Yaven meula»), изданной в Венеции в 1653 году. И Бабель с этой хроникой несомненно был знаком, что явствует из рассказа «Дорога» (цит. по рукописи):

«Рядом со мною дремали, сидя, учитель Иегуда Вейнберг с женой. Учитель женился несколько дней тому назад и увозил молодую в Петербург. Всю дорогу они [<���вор>ковали] шептались о комплексном методе преподавания, потом заснули. Руки их и во сне были сцеплены, вдеты одна в другую.

Телеграфист прочитал их мандат, подписанный Луначарским, вытащил из-под дохи маузер с узким и грязным дулом и выстрелил учителю в лицо. За спиной телеграфиста топтался сутулый, большой мужик, в развязавшемся треухе. Начальник мигнул мужику, тот поставил на пол фонарь, расстегнул убитого, отрезал ему ножиком половые части и стал совать их в рот его жене.

— Брезговала трефным, — сказал телеграфист, — кушай кошерное.

У женщины вздулась мягкая шея. Она мычала» {242} <���…> {243}

А это источник (глава «Бедствия св. общины Замостье»):

«…была большая резня, и много тысяч евреев было убито. В св. общине Кременец один злодей взял нож еврейского резника и зарезал им несколько сот еврейских детей. Он спрашивал своего приятеля: кошерное ли это мясо или трефное? Когда тот отвечал: „трефное“, он бросал тело ребенка собакам. Потом брал другого мальчика на бойню, резал его, тогда приятель говорил: „кошерное“. Они подвергали мясо осмотру (как это поступают с мясом козлят и овец) и, надев его на шест, носили по всем улицам города, возглашая: „Кто хочет купить козлятину или овечину“? Господь да отомстит за их кровь» {244} .

Но в новелле отразился еще один источник:

«Шел дождь. Над залитой землей летели ветер и тьма. Все звезды были задушены раздувшимися чернилами туч».

Сравним:

«Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий („руах Элоhим“) носился над водою» (Быт 1:2).

На самом деле, сходств еще больше, поскольку в оригинале слово «Дух» (в сочетании «Дух Божий») — это «руах», что значит «ветер».

Какой цели служит здесь аллюзии из Священного Писания? Вернемся к разговору о евреях:

«Жид всякому виноват, — сказал он, — и нашему, и вашему. Их после войны самое малое количество останется. Сколько в свете жидов считается?

— Десять миллионов, — ответил я <���…>

— Их двести тысяч останется, — вскричал мужик»…

Прозрениями своими мужик, конечно, обязан Илье Эренбургу и 11-й главе популярнейшего романа «Необыкновенные похождения Хулио Хуренито» (1922):

«„Сегодня я хорошо потрудился. Дело идет на лад. Теперь можно немного отдохнуть и поболтать. Только раньше, чтобы не забыть, я заготовлю текст приглашений, а ты, Алексей Спиридонович, снесешь их завтра в типографию „Унион““

Пять минут спустя он показал нам следующее:

„В недалеком будущем состоятся торжественные сеансы уничтожения еврейского племени в Будапеште, Киеве, Яффе, Алжире и во многих иных местах.