Зеев Бар-Селла - Сюжет Бабеля

О чем идет речь? Кто — русский? Зять владельца лавки древностей на житомирском рынке?

Видимо, в данной фразе следует видеть сокращенную запись диалога.

Подольскийвзволнованно разглагольствует о Профсоюзах, расспрашивает о службе у Буденного, а потом задает Бабелю вопрос:

— А вы — русский?

Лютов-Бабель:

— Я? Конечно, русский!

Подольский:— А похожи на еврея…

Лютов-Бабель:

— У меня мать еврейка…

И тогда Подольскийвыражает свое недоумение:

— Так зачем же вы у них служите?

И рассказывает об участии конармейцев в еврейском погроме…

В новеллу «Гедали» этот разговор вошел в весьма урезанном виде: во время погрома поляки вырывали евреям бороды и убивали евреев… Только поляки! Поляков убивают конармейцы… Так что, позволительно думать, к погрому они не причастны.

Вторая и третья новеллы тоже ставят в центр повествования главных персонажей, но названы они по исполняемой персонажами функции — «Рабби» и «Сын рабби», видимо, представлявшейся автору более важной, чем их имена.

Рабби — это не сокращенная форма слова «раввин», заимствованного из арамейского рт (rabin; в греческой передаче: rabbinos, что в средне-греческий период стало читаться как ravvinos и в таком виде попало в славянский перевод Библии — раввинъ). А вот «рабби» — слово из языка иврит и состоит из двух частей: корня nn(rab) «большой»; в переносном смысле: «наставник») и местоименного суффикса 1 л. ед. ч. (-і) «мой». И значение слова rabbi — «мой учитель».

Чтобы стать раввином требуется получить высшее религиозное образование и пройти обряд рукоположения (пр^р [смиха]). Это ученое звание дает право возглавить паству общины, преподавать в религиозном училище (йешиве) и быть членом религиозного суда.

А Бабель своего персонажа вначале три раза называет «рабби», затем «цадик», и потом еще три раза «рабби».

Буквально слово «цадик» (р^х) означает «праведник», но имеется и специфическое значение: «духовный вождь хасидской общины». В глазах своих приверженцев цадик превосходит любого раввина, хотя определенные требования к нему все же предъявляются — например, обязательное умение читать и писать. Но и это требование, если вдуматься, не слишком серьезно — среди еврейских мужчин в России и Польше неграмотных просто не водилось.

Поэтому главным достоинством цадика был дар непосредственного общения с Господом. Со временем стали цениться и другие качества, прежде всего происхождение из рода знаменитого в прошлом цадика. Так появились хасидские династии. А своих цадиков хасиды стали называть «рабби»…

В дневнике Бабель специально отметил, что имени житомирского цадика не разобрал. Но в книге сообщил, что цадик этот — последний представитель Чернобыльской династии и назвал его имя: рабби Моталэ Браславский. Что совершенно невозможно: все цадики Чернобыльской династии носили фамилию Тверский {266} . Зато имя Браславский сразу, даже обладающему самыми элементарными познаниями о хасидизме, раскрывает суть: рабби Моталэ — потомок знаменитейшего цадика рабби Нахмана из Брацлава (1772–1810), правнука самого Исраэля Баал-Шем-Това (1700–1760), основателя хасидизма.

Вот только приходится отметить, что у Нахмана из Брацлава потомков быть не могло — он умер бездетным {267} . А перед смертью завещал похоронить его на еврейском кладбище, где покоились жертвы чудовищнейшей Уманской резни 1768 года — кульминационного события гайдамацкого восстания, известного под названием «Колиивщина». Сколько тогда в Умани погибло евреев, в точности не известно, но счет шел на тысячи.

«Души умерших там за веру, — сказал рабби Нахман, — ждут меня».

С тех пор и до сегодняшнего дня община брацлавских хасидов существует без духовного лидера. И противники издевательски называют их «хасидами мертвого ребе» {268} .

А вот, как описывает Бабель дом рабби Браславского:

«— Здесь, — прошептал Гедали и указал мне на длинный дом с разбитым фронтоном. Мы вошли в комнату, каменную и пустую, как морг».

Каменным может быть дом. А здесь «каменной» названа комната… Странно… Далее о комнате сказано, что она пуста. Но в этой самой комнате:

«Рабби Моталэ сидел у стола, окруженный бесноватыми и лжецами».

А затем:

«ко мне подскочил реб Мордхе, давнишний шут с вывороченными веками, горбатый старикашка, ростом не выше десятилетнего мальчика. <���…> И мы уселись все рядом — бесноватые, лжецы и ротозеи. В углу все еще стонали над молитвенниками плечистые евреи, похожие на рыбаков и на апостолов».

А за спиной задремавшего Гедали —

«я увидел юношу с глазами Спинозы, с могущественным лбом Спинозы и с чахлым лицом монахини».

Как может быть пустой комната, в которой стоит стол, поместилась куча народу, да еще расставлены стулья (ведь всех присутствующих удалось рассадить за столом)?..

А перед этим рабби Моталэ задает рассказчику вопрос:

«— Чего ищет еврей?

— Веселья».

Хасидизм подчеркивает особую религиозную роль радости и веселья, потому ответ рассказчика следует понимать как признание его принадлежности (или стремления принадлежать) к числу хасидов.

Рабби Браславский ответом удовлетворен и обращается к помощнику:

«— Реб Мордхэ, — сказал цадик и затряс бородой, — пусть молодой человек займет место за столом, пусть он ест в этот субботний вечер вместе с остальными евреями, пусть он радуется тому, что он жив, а не мертв, пусть он хлопает в ладоши, когда его соседи танцуют, пусть он пьет вино, если ему дадут вина».

Хасиды особо отмечают важность субботней трапезы, во время которой они веселятся, танцуют и пьют крепкие напитки, иногда сверх меры…

А перед этим рабби спрашивает:

«- <���…> Чем занимается еврей?

— Я перекладываю в стихи похождения Герша из Острополя».

В этом месте все комментаторы без исключения принимаются рассказывать о Герше (Гершеле) Острополере (1757–1811), известнейшем персонаже еврейского фольклора, ловком обманщике и весельчаке, служившем шутом при дворе внука Баал-Шем-Това, хасидского цадика Боруха Тульчинского. И напоминают читателю, что Бабель не только изложил одну легенду о Гершеле Острополере в рассказе «Шабос-Нахаму», но задумывал посвятить этому персонажу целый цикл {269} .

Но каков смысл реплики о Гершеле в разговоре с рабби Моталэ — стремление показать свою нечуждость еврейской культуре?