Демиен Милкинз - Портрет короля. Книга для тех, кто силится понять современное искусство или, чего доброго, стать великим художником

Вообще театр – это тот вид искусства, где зрителю нужно уметь пользоваться своим даром веры так, как, может быть, ни в каком другом случае. Как бы кощунственно это сейчас ни звучало, но здесь вера нужна даже больше, чем во время совершения тех или иных религиозных ритуалов. Ведь даже в церкви, когда священник с амвона вещает о Боге, святых, чертях и ангелах, он всегда говорит о чем-то, чего никто никогда не видел, и поэтому каждый волен представлять их себе какими угодно. Соответственно, и поверить в те образы, которые как бы сами собой возникают в твоей голове, несложно. Даже если ты при этом рассматриваешь фреску, написанную на тот же сюжет, которая демонстрирует тебе уже готовый образ, это всё равно нечто иное, нечто происходящее не здесь и не сейчас. А стало быть, и поверить в этот образ гораздо проще, чем в то, что вот этот конкретный, стоящий на театральной сцене человек, которого ты даже, может быть, знаешь как известного пьянчугу и дебошира, в данный момент является римским императором, греческим полубогом или христианским святым.

Другое дело, что театральные представления, как правило, очень разнятся по своему качеству. Одно может быть поставлено гениальным режиссером и разыграно гениальными актерами на подмостках, оборудованных гениальными декораторами и мастерами сцены, а другое вполне может оказаться банальным и пошлым ярмарочным аттракционом. Точно так же и барочное изобразительное искусство. Если это холсты таких гениев, как Караваджо, Рубенс, Вермеер или Веласкес, мы видим все признаки изобразительного искусства. Но параллельно существует и длинный ряд художников, чьи живописные «спектакли» не выходят за рамки пошлого площадного балагана. И вот в том, что касается понимания, где здесь балаган, а где настоящее искусство, и возникает некоторое затруднение, требующее отдельного разбирательства.

Погружение в историю какого-либо явления можно сравнить с путешествием по реке. Всё начинается у истоков и заканчивается… А чем заканчивается – это отдельный вопрос.

Вот маленькое болотце, в котором зарождается крошечный ручеек. А вот он уже небольшая речка, мирно бегущая по живописной долине меж лесистых холмов. Ниже по течению река вбирает в себя воды многочисленных мелких притоков и становится всё шире и шире. А вот она вдруг впадает в более полноводную реку и уже в ее составе преодолевает пороги и неожиданно обрушивается с горного плато грохочущим пенным водопадом. Ближе к устью этот бурный поток делится на многочисленные рукава дельты. И вот наконец соборные воды реки впадают в бескрайний океан.

Если приложить эту метафору к нашему путешествию по истории западноевропейского изобразительного искусства, то конец семнадцатого, восемнадцатый и начало девятнадцатого века – это время преодоления бурных порогов. Река изобразительного искусства мелеет и разбивается грядами острых камней на несколько параллельных бурных потоков. В общем, она становится очень шумным, опасным и достаточно бесполезным с точки зрения судоходства местом. При этом нужно заметить, что, когда мы говорим слова «бурный» и «опасный», мы подразумеваем не конкретные исторические процессы, приведшие к столкновению различных художественных направлений. Это всё, конечно, имело место, но нас сейчас интересует совсем другое. Мы имеем в виду нашу задачу поиска критериев оценки принадлежности тех или иных живописных полотен к числу произведений истинного искусства. Если выше по течению наша лодка, снабженная парусом, рулем и веслами этих критериев, достаточно уверенно плыла по историческому руслу, то за этим порожистым участком нам придется наблюдать, так сказать, с берега, напряженно вглядываясь в бурлящую пену своенравной реки.

Как известно, всё в нашем мире непрерывно усложняется. При своем рождении Вселенная состояла всего из двух типов элементарных частиц и за последующие почти четырнадцать миллиардов лет усложнилась до нас. По крайней мере, мы пока не обнаружили где бы то ни было более сложных структур, чем человек. Между тем, несмотря на столь выдающийся результат, мироздание не собирается отменять один из основных своих законов – непрерывное возрастание энтропии, ввиду чего человек, как и всё остальное во Вселенной, продолжает постоянно усложняться. И если наше анатомическое и физиологическое устроение более или менее устаканилось довольно давно, то наша психика продолжает усложняться семимильными шагами. А значит, неминуемо должны усложняться и наши взаимоотношения с миром тех умозрительных конструкций, из которых состоит духовная жизнь человека, а следовательно, и с искусством, которое во все времена являлось неотъемлемой частью нашего социально-религиозного сознания.

Так, например, если у человека, жившего в эпоху позднего палеолита или египетского Древнего царства, была хоть и достаточно сложная, но относительно цельная система представлений об этом мире и его, человека, месте в нем (по крайней мере, единая для всех слоев общества), то для человека постренессансного мир оказался разделен на несколько параллельных потоков. С одной стороны, человек не прекратил быть христианином, с другой стороны, он ощущал себя наследником во многом противоположной христианству античной традиции, а с третьей – экономические перемены всё чаще ставили его перед непростым этическим выбором. Ведь теперь ради победы над соседом в ежедневной экономической конкуренции он время от времени должен был жертвовать частью своих прежних моральных принципов. К тому же река времени, столкнувшись с каменистыми порогами новых экономических реалий, вынесла на поверхность людей, которые в прежнем, спокойном ее течении оказаться в верхних слоях общества никак не могли. Мы говорим о верхушке третьего сословия – порожденной Новым временем буржуазии.

Вы спросите, как всё это отразилось на изобразительном искусстве? Самым непосредственным образом: невероятно усложнившаяся психология заказчика невероятно усложнила визуальный ряд заказываемых им произведений искусства.

Для начала нужно отметить, что разделение мировоззрения на несколько параллельных потоков в постренессансные времена было характерно не только для знати и нарождающейся буржуазии, но и для лиц, наделенных духовным саном, то есть сословия, по-прежнему остававшегося одним из основных заказчиков произведений искусства. Да, все мы слышали о таких одиозных папах, как Франческо делла Ровере или Родриго Борджиа, но и в головах священников рангом пониже порой творилось черт знает что.

Чего, например, стоят росписи личных покоев настоятельницы бенедиктинского монастыря Святого Павла в Парме, которые еще в 1519 году сделал знаменитый художник Антонио да Корреджо по заказу аббатисы Джованны Пьяченцы…