Ева Меркачёва - Град обреченных. Честный репортаж о семи колониях для пожизненно осуждённых

— Я только видел, как забирают. Приходит прокурор, открывает камеру. Она называлась могилой. Она вся узкая, темная, сырая, холодная. В этих условиях месяца через четыре готов человек. Я эту «могилу» называл «братская могила», так как сидел в этой камере вместе с родным братом.

— Жалели о том, что натворили?

— Я писал в книге о сожалении, что судьба моя сложилась так печально, — кроме боли и зла людям больше ничего не дал. «Жалел я о прожитом и пролитом, жалел, и вот наконец пришел тот день, когда мне стало стыдно. Стыдно, что шарил в чужих квартирах в поисках чужого добра. Что я там искал? Решетки и запретки, романтику уголовной жизни? Чушь все это собачья, сон рябой кобылы. Мою уголовную хребтину сломал стыд». Эти свои строчки наизусть помню. Они выстраданы.

Я счастлив, что брат освободился и сейчас живет нормально. Недавно начальник колонии пришел ко мне и говорит: «Твой брат уже в „Ютьюбе“ засветился. Стоит на крыше и поет». Лучших слов я и не слышал.

— Как вы открыли в себе писательский талант?

— Меня содержали в тюрьме ФСБ в Хабаровске. Кстати, все время только на легковых машинах перевозили, я никогда не ездил в воронке. И один раз меня из ФСБ привезли на аэродром. Подъехали к самолету, зашли туда, сели в кресло. И вот один из сотрудников ФСБ — буду его называть «ушастый» — попросил меня написать про мои похождения. Он нормально ко мне относился, просил обращаться к нему по имени. И я, представляете, приехал в тюрьму и начал писать. И когда книгу писал, еще молодой был, 36 всего. Без черновика вообще, и удовольствие получал. Опубликовали. Сейчас в интернете есть. А потом уже рассказы пошли. Больше 100. И я не один год подряд был лауреатом некоторых конкурсов.

Сейчас мои рукописи не пропускают на волю. Я назвал свою последнюю повесть «Долгая дорога». Я, когда сидел в «Черном дельфине», молил Бога: «Забери меня отсюда, я уже не могу». Не забирал. Через 10 лет меня осенило, я понял, что такие, как я, оказывается, смерти не заслуживают. И тогда я стал просить Бога о другом: «Облегчи мне страдания». Прошло восемь лет — и Бог меня услышал. Сейчас легче.

— Это потому, что этапировали в «Снежинку»?

— Да. Вот я прямо говорю. И не потому, что тут расслабуха, а потому, что здесь все адекватно. Тут начальник учреждения все по букве закона. Вот это мне и надо. С таким, как я, самое главное, когда закон исполняют, а я себя ощущаю человеком нормальным. Чтобы сотрудники мне тут выбили зубы — это еще надо выпросить.

— Рекламируете тюрьму?

— Я всем доволен. Вот я бы с удовольствием написал про тюрьму. Но к чему писать про решетки и кирпичи? Я бы написал про людей, которые здесь работают. Представляете, здесь больше 200 человек.

— Я же говорил — вы пишите, мы почитаем, — заметил начальник «Снежинки». И мы стали прощаться с Олегом.

— Вы брата моего найдите, прошу! — прокричал Иконников-старший, когда его уводили. — Поговорите с ним. Талант!

Уже после возвращения из «Снежинки» я нашла Эдуарда.

— Когда Олег сел в первый раз, ему было 14 лет, а мне четыре года, — начинает Эдуард. — Между нами разница 10 лет. Я помню, как мы приехали с мамой к нему на длительное свидание на «малолетку». Трое суток мы жили в специальном помещении на зоне в Читинской области. Я понимал тогда, что это тюрьма. Но не понимал, почему брат должен жить там, а не дома с нами.

— За что он тогда сел?

— За кражу. Мы жили в бедном районе под названием Жилучасток. Кругом ветхие двухэтажки. А рядом был колхоз и там магазин. Вот Олег с друзьями и «вынес» его. После кражи они купили у цыган золотые печатки и шоколадки, уговорили кого-то из взрослых мужиков купить им шампанское и билеты на поезд до Москвы. И вот представьте себе картину: едут в вагоне пацанята все в золоте, пьют шампанское и закусывают шоколадом. Проводница или кто-то из пассажиров вызвал милицию, и их сняли с поезда на одной из станций. Ну и тут же посадили.

Потом он получил второй срок, тоже за кражу. Меня всегда удивляло, что к нему заявляются какие-то друзья в наколках, что он постоянно куда-то уходит гулять. Ну а потом он вроде остепенился, познакомился с Леной, сын родился. Долгое время работал водителем. Когда с деньгами стало туго, уехал в артель в Иркутск на заработки. Ну и я вскоре к нему приехал. А тут случилась девальвация, зарплату никому не выплатили. Вот тогда и стали зарабатывать темными делами и делишками. Но это не было как в фильмах — типа давайте банду создадим. Нет. Это все само собой получилось. В Иркутске магазины грабили. Потом волна рэкета из Москвы докатилась до нас. В том смысле, что и мы стали рэкетирами. Человек 12 нас было — и на всех пара пистолетов. Коммерсанты платили дань, кто отказывался — тот страдал. Тяжело вспоминать.

— Так ведь четверть века прошло, даже больше.

— А я до сих пор переживаю. Эти 1990-е правда лихие были, кровавые. Все, что мы тогда делали, — это…как бы правильно выразиться… неестественно, что ли. Три года длились наши похождения, пока мы все не оказались за решеткой. Прокурор мне запрашивал 15 лет изначально, но суд вынес одинаковый приговор и мне, и брату. Смертная казнь. Прозвучало, будто гвоздь вбили в крышку гроба.

— Брат переживал, что втянул вас во все это?

— Да, потом к нему пришло осознание. Мы ведь в одной камере сидели, представляете?

— Как так вышло?

— Я написал судье прошение. Поскольку мы все равно были под расстрелом, то просил, чтобы побыли вместе перед смертью. Она удовлетворила.

— Помните эти дни ожидания, когда выведут на расстрел?

— Такое не забудешь. Каждый день ждали. А там ведь как было — при нас из соседней камеры двоих вывели вроде как на свидание. И они уже не вернулись. Мы старались с братом о казни не говорить, просто общались на отвлеченные темы. Но в камере будто пахло смертью. Она словно в воздухе была. Как бы вам объяснить? Мысль о скорой смерти в тебе поселяется и постоянно с тобой. Отдыхаешь от нее, только когда спишь. Я тогда очень жалел, что прожил так свою жизнь бессмысленно, глупо. Уверовал там тогда. Мне было страшно, что приведут в исполнение приговор, а я некрещеный. И я позвал священника. А Олег уверовал и крестился только несколько лет спустя, в «Черном дельфине». Я написал в той камере «смертников» стихотворение. Оно потом стало песней, я даже клип снял.