Леонид Заика - Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

Больше тридцати лет Афанасий жил один. Но постепенно неприязнь к нему пропала. Мужики стали заходить в его хату выпить доброго вина, которое у Полозова было самым лучшим в станице. Тем более что денег он никогда со станичников не брал. На старости лет женился второй раз. Афанасий Алексеевич несколько раз надевал очки и внимательно читал справку о реабилитации. Корреспондент «Известий» Виктор Бадуркин пообещал сразу же выслать ему газету с очерком о простом русском человеке, который, оказавшись в логове врага, продолжал честно служить Родине, каждую минуту рискуя собственной жизнью. Потом в разговоре по телефону райвоенком сказал, что тот номер «Известий» читали всей станицей. Доброе имя было восстановлено, хотя с очень большим опозданием…

Спустя почти полвека, одному из авторов этих строк, в то время старшему помощнику Главного военного прокурора России, показали реабилитационное дело Афанасия Полозова. Удалось выяснить, что этот человек жив. Когда обо всем доложили руководству ГВП, было решено съездить в Ставропольский край, встретиться с ним, вручить справку о полной реабилитации, принести извинения за незаконное осуждение. Эта миссия была выполнена. Вместе с Виктором Бадуркиным и военным комиссаром Александровского района мы приехали в станицу Новокавказскую. Отыскать Афанасия Алексеевича не составило большого труда — его знал любой мальчишка. Добродушные станичники показали дом Полозова. У крыльца нас встречал высокий широкоплечий старик с открытым славянским лицом. На его голове была широкополая шляпа.

Афанасий Алексеевич принес из погреба кувшин прохладного вина и плетенку с ранними яблоками. Почти до утра мы обсуждали дела давно минувших дней. В своих воспоминаниях наш собеседник никого не винил. Он пытался объяснить свое осуждение чьей-то ошибкой. Что по какому-то недоразумению его обвинение построили на показаниях задержанных агентов зондеркоманды, ничего не знавших о его связи с контрразведкой «Смерш», которых именно он сдавал прямо в руки советских разведорганов. Правда, тут же Афанасий Алексеевич начинал сокрушаться и недоумевать, почему же тогда за него не вступились высокие начальники из «Смерша»? Он назвал фамилии Шевченко, Ивашутина, Абакумова, знавших всю правду до мельчайших подробностей. Почему они не захотели вовремя восстановить справедливость, исправить допущенную ошибку? Зачем вызывали к себе, расспрашивали, с доброжелательным видом удовлетворенно кивали головами? Зачем устраивали встречу с шефом «Смерша» Абакумовым? Выходит, просто из любопытства посмотреть на разведчика-самоучку. И после минутного раздумья сказал: «Нет, органы никогда не ошибались. В моем вопросе все было обставлено четко. Дело вовсе не в ошибке. Им надо было только вот это». Старый, седой человек понимающе, с горькой усмешкой хлопнул себя по груди и обоим плечам, где располагаются погоны и награды.

Возразить ему было нечего.

А вот у генерала армии П.И. Ивашутина для встречи с представителем Главной военной прокуратуры и журналистом из «Известий» времени не нашлось. К этому времени от дел военной разведки Петр Иванович уже отошел и состоял в группе Генеральных инспекторов Министерства обороны, т. е. в так называемой «райской группе». Когда ему назвали по телефону Афанасия Полозова, бывший начальник контрразведки «Смерш» 3-го Украинского фронта сказал, что человека с такой фамилией он не помнит. А ведь тогда, в 1944-м, он лично рапортовал самому Абакумову об успешных операциях по выявлению диверсантов Зондеркоманды-203, пофамильно называл внедренных в ее структуру агентов, упоминал и ее руководителя. Правда, о заслугах Кракова в донесениях генерала Ивашутина умалчивалось. Араз так, значит и разговаривать нам с ним оказалось не о чем…

Обыкновенная папка из коричневого коленкора. Довольно пухлая. Привычное для таких дел начало — постановление об аресте. А дальше… Спокойный справочно-информационный ритм преамбулы вдруг резко меняется:

«Вождю Германского народа Рейхсканцлеру Германии господину Гитлеру.

18 июня 1942 года я, в недавнем прошлом научный сотрудник Главного политического управления Красной Армии, а в последнее время комиссар одной из пехотных частей, по доброй воле отдал себя в руки передовых подразделений германских войск. Мой переход линии фронта обусловливается не субъективными причинами, а является выполнением приказа, полученного мной свыше. Это распоряжение дано мне руководством оппозиционной организации в России, существующей с начала текущего года, и является выражением глубокого общественного недовольства ходом войны с Германией, показавшим стране всю несостоятельность нынешнего правительства Сталина и его приближенных…»

«Заместителю Председателя Совета Министров СССР Л. П. Берия

21.11.47 г.

Обращаюсь к вам, как к одному из руководителей партии, правительства, как к старейшему чекисту Совете-кой страны с жалобой на полную несправедливость, проявленную при решении моего дела, на жестокость приговора, не соответствующего моей вине… Следственные органы исказили существо моего дела. Меня пытали, били резиной, чтобы признался в шпионаже. Не добившись ничего и не выбив никаких обвинительных материалов, все же написали в выводах, что я являлся шпионом…

Я обращался с жалобами и заявлениями о пересмотре дела в разные инстанции, но ответа никакого. Я устал, опускаются руки. Лаврентий Павлович, вызовите меня, поговорите…»

И это не все. В папке письма Риббентропу, Молотову, Меркулову Абакумову Широкий диапазон корреспондентов оказался у их автора. И такой, скажем так, уж слишком необычный. Кто же он, этот человек?

Последняя неделя перед новым 1943 годом на участке 198-й стрелковой дивизии под Любанью выдалась относительно тихой. Лишь вечерами немцы изредка лениво, беззлобно постреливали да ночью периодически густую темноту над передовой неровным светом взрывали ракеты.

Так было и 27 декабря. Ближе к полуночи начальник штаба лыжного батальона капитан Николай Алешин, уверившись в том, что больших каверз от гитлеровцев сегодня ждать вроде бы не приходится, прилег, плотно завернувшись в плащ-палатку, вздремнуть. Неуспел глаза смежить, как его растолкали: батальону объявлен сбор на просеке. Николай Федорович машинально взглянул на часы — 23.45. Выскочил на мороз и едва не столкнулся с неизвестным, который ухватил его за рукав:

— Товарищ капитан, разрешите обратиться. Батальонный комиссар Кернес, перебежчик из немецкого тыла.