Леонид Заика - Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

Итак, бывший военнопленный снова возвращается к своим. Он не просто бежал из плена, а заявился в качестве связника между фашистским генералом Крегером, предателем Бессоновым и представителями высшего советского командования. Установлены его прошлая связь с британской подданной, сдача в плен — отнюдь не в беспомощном и бессознательном состоянии. А на улице — начало 1943 года, трудное, жестокое время. Если руководствоваться логикой военного времени и многочисленных сообщений в печати последних лет, Кернеса однозначно ожидал расстрел, даже если не брать в расчет характер писем С.К. Тимошенко и А.М. Василевскому. Почему стало возможным то, что с ним произошло в дальнейшем?

Думается, у следователей возникли сомнения. Сразу дать ход письмам, обнаруженных в поясе брюк Кернеса, означало бросить тень на видных военных руководителей. На каком основании? Контрразведчики за полтора года войны имели возможность убедиться: немцы не такие простаки, чтобы шить провокационный кафтан откровенно белыми нитками. А история с Кернесом не вписывалась в привычный стиль работы абвера. Но, с другой стороны, а если генерал Крегер и бывший советский генерал Бессонов действительно рассчитывали сами или имели полномочия завязать переговоры о сепаратном мире? Вдруг арестованный перебежчик на самом деле был реальным звеном связи в цепи оппозиции? Коль так, появлялась возможность вмешиваться в события, воздействовать на их развитие. Если абвер затеял тщательно продуманную игру, то почему бы в нее не включиться? Посмотреть, что из этого можно извлечь?

Как видим, вопросов перед контрразведчиками Кернес поставил более чем достаточно. И почти все они на первых допросах остались без ответов.

Полог своей «тайны» переводчик приоткрывал постепенно. Чрезвычайность и ответственность миссии, которую он согласился принять на себя, многозначительно говорил Иосиф Яковлевич, не позволяют ему поступать неосмотрительно, доверяться первому встречному. Ему, мол, известно, что даже в штабе фронта у немецкой военной разведки имеются доверенные люди. Истинную цель своего перехода переднего края он может объяснить только Советскому правительству. В крайнем случае, начальнику Главного политуправления Красной Армии А.С. Щербакову или какому-нибудь члену Политбюро ЦК ВКП(б). Вот так. Ни много ни мало.

Судя по содержанию протоколов допросов, на первоначальном этапе расследования с ним обращались учтиво: спокойные, без угроз, истерики вопросы, пространные ответы. Кернес признался, что легенда о побеге из Любанского рабочего лагеря военнопленных под вымышленной личностью младшего лейтенанта И.И. Волкова разработана им совместно с германской разведкой. Подтвердить эту версию должно было официальное разрешение германских властей «на право свободного хождения по улицам», обнаруженное и изъятое у него при обыске после задержания. Расчет строился на то, что долго его ни в одном армейском штабе задерживать не станут, а для выяснения личности контрразведчикам рано или поздно придется обратиться в Главное политуправление. Вот тогда-то и можно назваться своим настоящим именем.

Правда, то ли от избытка нахлынувших чувств от встречи со своими, то ли по растерянности, то ли еще из каких соображений первое, что он сделал, это перевернул легенду с ног на голову, назвавшись подлинным именем. Да и потом не раз заводил следователей в тупик путаницей и непоследовательностью показаний. На первом допросе утверждал, будто подлинные свои документы перед пленением успел уничтожить, а через несколько дней выяснилось, что они попали в руки немцев. То убеждал следователя, что письма Василевскому и Тимошенко зашили в его одежду без его ведома в провокационных целях, то вдруг возвращался к «высокому предназначению» своей миссии. Словом, до определенной поры стремился держать себя важно, солидно. В «Смерше» очень скоро его раскусили и недвусмысленно дали понять: ему придется сидеть в тюремной камере до тех пор, пока не даст правдивых показаний. И в конце концов он вынужден был рассказать все от начала до конца, предварительно выторговав для себя своего рода поблажку — сказанное им не будет фиксироваться в протоколе.

Услуга невелика, и ему ее пообещали. Впрочем, существенного значения это не имело, ибо из материалов дела и так хорошо просматривалось, почему его освободили из фашистского плена и перебросили через линию фронта. Сам же Кернес либо всерьез внушил себе, что ему поручена миссия миротворца и он является посланцем влиятельных германских кругов, либо, прекрасно сознавая, чем может завершиться эта игра с огнем, шел напропалую, не задумываясь, что из этого получится в итоге. Пытаясь убедить следователей, что перед ними вовсе никакой не шпион, не диверсант и не предатель, он перечислял различные возможности и способы связи, которыми, благодаря ему Советское правительство может-де воспользоваться для установления доверительных отношений с Германией (радио, самолет, пешая связь через определенный участок фронта, иностранное посольство в СССР). Но сроки, утверждал он, «во время которых возможно воспользоваться этими каналами, предоставлены по вполне понятным причинам жесткие, и дальнейшая моя задержка здесь грозит срывом их использования, для меня это означает потерю всех возможностей доказать свои истинные намерения и ставит в положение обычного лазутчика или диверсанта. Сведения, которые я могу представить Советскому правительству, будут полезны».

Несколько раньше по ту сторону фронта, и в этом мы еще сможем убедиться, примерно такими же словами он авансировал свою готовность принести пользу правительству германскому. Там это встретило понимание, вызвало интерес, получило свое развитие и продолже-ние. Наши же следователи представить странного арестанта пред ясны очи членов советского руководства явно не торопились. И, не исключено, все-таки пропустили возможность начать игру с фашистской разведкой.

Конечно, имея в руках протоколы допросов Кернеса в абвере и гестапо, располагая свидетельскими показаниями арестованных в 1945 году действительных предателей, они наверняка действовали бы порешительней. Но в 1943 году не было у них ни того, ни другого, а в поведении Кернеса слишком многое вызывало сомнения. Допустим, он разработал хитроумный план, придумал оппозицию, чтобы спасти собственную жизнь. Но неужели профессиональные гитлеровские разведчики, не имея тому никаких иных подтверждений, так легко доверились ему? Допрос вперемежку с долгими перерывами либо без них следовал за допросом вплоть до конца 1946 года. Добиться желаемого — встречи с самыми высокопоставленными лицами — Кернесу, несмотря на его настойчивость, так и не довелось. Почему все-таки?