Леонид Заика - Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

В этом запутанном деле имеется одна закавыка, споткнувшись о которую, так и не удалось отыскать ее разгадки. Дело в том, что с 1942 года, как свидетельствуют документы, «гражданке Г.Н. Шушара назначена пенсия на содержание двух детей за погибшего на фронте ее мужа Кернеса Иосифа Яковлевича».

О том, что Иосиф Яковлевич не был ни убит, ни ранен, знал его отчим М.Л. Мовшович, проживавший в одном доме с Шушарой и с 1947 года имевший переписку с пасынком. Этот факт зафиксирован в материалах дела. Но, простите, какая к черту может быть переписка между арестантом, содержащимся в тюрьме по обвинению в шпионаже, и его родней? Такое невозможно в принципе. Но если все же Кернесу разрешали посылать домой письма из тюрьмы, то почему тогда ни органы госбезопасности, занимавшиеся делом Кернеса, ни командование не сочли нужным обрадовать его жену и детей радостным известием, что их муж жив-здоров. Ну, допустим, Мовшович помалкивал: раз органы молчат, то дело это секретное, и всякие разговоры на сей счет чреваты серьезными неприятностями. Ктому же с Шушарой отношения у него не сложились из-за ее супружеской неверности. Но вот из каких соображений умалчивали о судьбе Кернеса органы госбезопасности, можно только гадать. Ведь по действовавшему тогда закону сразу же после осуждения человека по 58-й статье УК за особо опасные государственные преступления, репрессиям немедленно подлежали члены его семьи. Их высылали в отдаленные места, лишали прав, держали под строжайшим контролем. Здесь же ничего подобного не происходило. В отличие от других репрессированных, родственники Кернеса никаким гонениям не подвергались, хотя адреса их проживания в деле имелись и они нигде не скрывались. Больше того: его жена на протяжении десятка лет регулярно получала пенсию за живого и невредимого человека.

В 1955 году кто-то прослышал, что супруг Шушары сидит на нарах, настучал куда надо. Прокуратура попыталась было через суд взыскать незаконно выплаченные деньги. Однако суд в удовлетворении иска отказал, признав убедительными доводы Шушары, считавшей, что ее муж погиб на фронте. На том все и кончилось.

Интрига во всей этой истории раскручивалась неспешно. Получилось так, что в особом лагере при разведуправлении вермахта в Виннице судьба свела пленного Кернеса с «генералом-предателем», как писали тогда газеты, А.А. Власовым. Мелькнули фамилии и некоторых других наших генералов, оказавшихся в германском плену в самом начале войны. Уж не это ли, не желание ли следователей вытянуть из арестованного максимум нужных им сведений об этих людях явилосв причиной СТОЛБ неторопливого внимания к его персоне? Расстреливали ведь запросто и за дела более заурядные. Не исключено, что и жизнь-то ему сохранили в расчете на свидетельства против тех высокопоставленных пленников, кого рано или поздно органы рассчитывали достать своей рукой.

О том, что Кернес был человеком не без способностей и умел привлечь к себе внимание, говорит многое. Хотя бы то, что уже спустя всего год после окончания педагогического факультета Военно-политической академии он здесь же, на кафедре истории СССР, стал адъюнктом. Жаль, поучиться довелось недолго: началась война, и молодой адъюнкт убыл на фронт комиссаром 914-го стрелкового полка.

В составе этого полка летом 1942 года участвовал в тяжелых оборонительных боях на рубеже Северский Донец. 13 июня дивизия начала отход с занимаемых позиций, немцы неожиданно ударили с обоих флангов и замкнули кольцо окружения. Полк понес большие потери. Комиссару, он во время боя находился в первом батальоне, удалось организовать отпор гитлеровцам неподалеку от села Красноармейское, а потом и вырваться из окружения. Впрочем, звучало это чисто символически. Фашисты продолжали наседать на наши отступавшие части, и линия фронта все дальше и дальше откатывалась на восток. Пробиться к своим — а только об этом думали все оставшиеся в живых бойцы и командиры — в составе батальона нечего было и мечтать. Думается, комиссар Кернес принял верное решение, приказав подчиненным разбиться на небольшие группы, рассредоточиться и выходить к своим. Офицеры сняли с себя знаки различия.

Пять суток, в основном по ночам, догоняли они непрерывно отодвигавшийся фронт. Голодные, донельзя обтрепавшиеся комиссар, младший политрук Неверов и старшина одной из рот вышли к деревне Грачевке — рукой подать до линии фронта. Здесь их и засекли немцы.

«Скрыться от преследования не удалось, — рассказывал впоследствии на допросе Кернес. — Мы забежали в погреб и только успели уничтожить документы, как брошенной гранатой все трое были оглушены, контужены, а вслед за этим взяты в плен немцами». Произошло это 18 июня 1942 года.

В протоколе одного допроса записано: «Будучи взят в плен, я скрыл от немцев свое истинное звание и фамилию, назвав себя младшим лейтенантом Волковым, командиром взвода 226-й стрелковой дивизии». В другом: «После сдачи немцам в плен я выдал себя за помощника начальника оперативного отдела 226-й стр. дивизии майора Кернеса».

Спрашивается, зачем своих-то вводить в заблуждение, если прибыл к ним с благими намерениями?

Судя по докуменам военной контрразведки вермахта и гестапо, оказавшимся позднее в распоряжении наших органов, Кернес с самого начала попытался откреститься прежде всего от комиссарства и своего еврейского происхождения. Тогда немцы положили перед ним его партийный билет, сберегательную книжку и другие документы, подобранные на месте задержания, потребовали правдивых показаний о состоянии 226-й стрелковой дивизии, подготовке Советского Союза к химической войне. Кернес и другие военнопленные ушли от ответов на эти вопросы. Тогда их отправили в вышестоящий штаб.

У немцев Кернес прошел те же ступени допросов, что впоследствии и у своих: штаб полка, дивизии, корпуса. Сразу заявил, что всегда отрицательно относился к режиму, созданному Сталиным и его окружением. Крепко, видать, перетрусил, когда следователь стал интересоваться, кто он по национальности. Понял, что если дойдут до истины, перспектива одна: скорая смерть в концлагере. Назвался русским польского происхождения. Ему поверили.

Он очень хотел сохранить жизнь. И кто в этом вправе обвинить человека? Ведь иного выхода просто не было. Угасший, почти сдавшийся морально, выслушал приказ о переводе в тюрьму Харьковского лагеря для военнопленных на Холодной Горе.

И все же ему, наверное, сопутствовала удача, если это слово вообще применимо к тем условиям, в которых оказались пленные. В первый же день, так получилось, он проводил на расстрел вместе с другими евреями старшего врача своего полка Юсимова. Расцеловались, чтобы уже больше никогда не встретиться. Потом еще и еще уходили в небытие знакомые, сослуживцы. А он все оставался жить, встречался с теми, кто прожил ночь, другую…