Леонид Заика - Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

При первой же встрече с Кернесом знакомый ему по службе майор Сахаров, бывший командир артиллерийского полка, откровенно поведал, что устроился он здесь неплохо: стал доверенным лицом абверовца капитана Петерсона, успешно прошел испытания на должность командира артполка Русской национальной армии.

Кое-что об этой армии Кернесу уже доводилось слышать еще в Полтаве. Если до 1942 года фашистские верхи не придавали большого значения политической обработке советских военнопленных, то провал плана молниеносной войны, серьезные неудачи на восточном фронте, а главное — огромные потери немецкой армии, которых до сих пор она нигде не несла, существенно повлияли на взгляды главарей рейха. Прежде всего это проявилось на их отношении к тем, надо сказать, довольно немногочисленным антисоветски настроенным группам, деятельности которых в лагерях гитлеровцы не препятствовали с самого начала. Формировались они, что вполне естественно, поначалу по признаку землячества: украинцы тянулись к украинцам, грузины — к грузинам… Потом уже устанавливались контакты по интересам политическим, культурным, профессиональным.

Таких отношений между военнопленными немцы стремились не допустить либо взять их под свой контроль. Но с некоторых пор поменялись не только условия содержания военнопленных, изменилось и поведение обслуживающего персонала, тон издаваемых для заключенных газет «Клич», «Правда», «Новое слово». Теперь провозглашалось, что немцы пришли в Россию как освободители от «ига Сталина, жидов и комиссаров», что установление порядка на русской земле — дело самих русских. Само собой, белорусы должны решать свои проблемы, прибалты свои и т. д.

Мало кто из попавших в плен имел реальное представление о том, как этот самый новый порядок насаждался на оккупированных территориях, каких масштабов достигли зверства оккупантов и как перехлестывала через край всенародная ненависть к захватчикам. Во всяком случае здесь, в Винницком лагере, немцы были терпеливы, предупредительны, неназойливы: плод, по их убеждениям, должен был созреть самостоятельно. Затевалась крупная игра, в которой ставка делалась на национализм. Это всегда опасно. Выигрывая в одном, игрок рано или поздно неизбежно теряет в другом. Немцам пришлось отодвинуть на вторые роли эмигрантские организации, практической пользы от которых было пока действительно мало (переориентация их на патриотические рельсы в последующем ощутимо скажется на авторитете самой Германии). А тогда на передний план выходила единая Национал-социалистическая партия, рождавшаяся из слияния мелких организаций типа «Русские националисты» в украинских лагерях, «Русская крестьянская партия» в прибалтийских, «Союз свободных казаков», «Магометанская народная партия», «Украинская народная националистическая партия» и им подобные.

По замыслу хозяев, эти «удельные княжества», решая промежуточные задачи формирования автономных, независимых от России и связанных «дружбой» с Германией Украины, Казахстана, государства Имама и других, должны были в конечном счете создать единую партию и единую армию. Парадокс? Нисколько, считали Геббельс и его чиновники. Одна из гарантий — то, что все они находятся под надежным колпаком министерства пропаганды и тайной полиции. Слабой окажется эта гарантия, но если бы можно было просчитывать наверняка все ходы, свои и противника, зачем тогда воевать?

Более подробно о планах гитлеровцев в отношении советских военнопленных Кернес узнал от бывшего командующего 2-й ударной армии генерал-лейтенанта Власова, которого немцы усердно обрабатывали, проча в командующие Русской национальной армии. Встретились они так, словно давно были знакомы друг с другом:

— Как же, как же, наслышаны о ваших мытарствах, — говорил, пожимая руку Кернесу бывший советский генерал. — Поведайте-ка нам о себе.

Слушал он, как бы это точнее сказать, со вкусом. Когда речь зашла об отношении Кернеса к коллективизации, часто вставлял:

— Помилуй Бог, как хорошо!..

В течение месяца, что Кернес провел в Винницком лагере, они встречались с Власовым почти каждый день, чаще всего в отдельной комнате, где квартировал последний, расписывая столь любимую «пульку». Был он одет обычно в гимнастерку защитного цвета, синие брюки, на ногах — большие болотные сапоги. Карты всегда располагают к общению, и день за днем Иосиф Яковлевич довольно подробно знакомился не только с биографией бывшего командарма-2, но и с планами будущего командующего РОА, предполагаемого главы будущего нового Российского государства. Во всяком случае, на реальную возможность подобной перспективы генерал намекал не единожды.

Несмотря на существенную разницу в воинских званиях (по советской военной номенклатуре), в их положении было немало общего. И тот, и другой являлись военнопленными. Оба с самого начала стремились добиться расположения немецкого командования демонстрацией лояльности к Германии и заверениями о своей готовности сотрудничать в деле строительства новой России без большевиков, за что им сохранили жизнь и позволили даже иметь определенную свободу. Правда, если Власов определился со своей будущей ролью, то для Кернеса перспективы оставались весьма туманными, что, впрочем, не мешало им проводить время в обществе друг друга, без соблюдения субординации, не подчеркивая разницы в положении:

— Я ведь сын простого деревенского мужика, — рассказывал Власов. — Учился на гроши, всего добился сам. В Красной Армии с самого ее рождения, дослужился до генерал-лейтенанта. Но и после этого, друг мой, поддерживал контакты со своими земляками до самой войны, часто бывал на родине, в Нижегородской губернии, кому чем мог — помогал.

В отличие от Кернеса, который проявлял осторожность и лишнего не болтал, Власову постоянно хотелось выговориться. Он много рассказывал о себе, о своей советнической деятельности в Китае, о службе в Киевском Особом военном округе, говорил о контузии, полученной в бою. Наверное, это покажется странным для читателя, привыкшего представлять себе генерала Власова этаким эталонным монстром предательства, но в откровениях Кернеса о нем, в материалах допросов самых разных людей вполне отчетливо прослеживаются нотки уважительности к этому незаурядному человеку, сочувствия к его изломанной судьбе.

Изменник, отщепенец, ничтожество. Несомненно, есть в таких презрительных словах вполне определенная доля истины, однако, как неоднократно приходилось убеждаться, образ человека, нарисованный одной краской, никогда не соответствует оригиналу.

Судя по документам, имеющимся в делах, Власов в Винницком лагере никак не хотел признавать себя побежденным: