Леонид Заика - Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

— Имейте в виду, — убеждал он Кернеса, отложив карты в сторону, — Вторая ударная армия фактически была отдана нашей Ставкой немцам на растерзание. Мы оказались в окружении, однако бойцы и командиры продолжали геройски сопротивляться превосходящим, силам противника. Потеряли убитыми и ранеными две трети личного состава. Кончились снаряды, патроны. И лишь тогда было принято решение уничтожить технику, чтобы она не досталась немцам.

— Примерно в такую же ситуацию, Андрей Андреевич, на Северном Донце попала и наша дивизия, — вставил Кернес. — Если бы не контузия, я живым в плен бы не сдался.

— Во время отступления, в большинстве своем беспорядочного и неуправляемого, — продолжал свой рассказ Власов, глядя куда-то вдаль мимо собеседника, — штаб армии был отрезан от своих частей. Тем не менее я вместе со штабом пытался пробиться к своим, ждал и надеялся, что за нами пришлют самолет. Не пробился и не дождался, тем не менее до последней минуты я оставался со своими бойцами и командирами. С горсткой голодных и измученных красноармейцев мне целый месяц удавалось скрываться в лесах и болотах. Я получил контузию, был ранен в ногу, но уверен, нам все равно удалось бы добраться до своих. Нас выдал немцам один продажный холуй, в доме которого мы остановились передохнуть.

Справедливости ради стоит добавить, что мужеству и стойкости 2-й ударной армии отдавали должное и генерал Манштейн, и многие советские генералы и офицеры, так что здесь Власов нисколько не лукавит.

Держался в лагере Власов с достоинством, к немцам обращался без подобострастия, цену себе знал и тем откровенно гордился. Первоначально он не ставил вопрос о создании освободительной армии из числа военнопленных для участия в боевых действиях на стороне немцев. Считая, что исход войны предрешен в пользу Германии, он видел себя в составе правительства побежденной России, а военнопленных рассматривал в качестве потенциальной силы, которая обеспечит военную поддержку этому правительству.

«Власов, может быть, и не взялся бы возглавлять РОА, не произойди один случай, — свидетельствовал Кернес в 1946 году на допросе по делу арестованного генерала (что было проявлением большой смелости с его стороны). — Как обычно, в тот вечер мы вчетвером расписали пульку и перекидывались в карты, когда к нам в комнату вошел кто-то из новых партнеров. Прямо с порога он объявил, что, по информации одного из пленных советских офицеров, нарком обороны издал приказ, в котором генерал-лейтенант Власов назван изменником Родины и предателем. Услышав это, генерал швырнул карты, стал, что называется, рвать и метать, обрушивая поток самых грязных ругательств в адрес советского руководства и военного командования. В тот вечер он был крайне удручен и озлоблен. Он громко возмущался, широкими шагами ходил по комнате, не находя себе места. К карточному столику больше не присел, чего прежде с ним не бывало:

— Нет, вы подумайте, как ценят людей в Советской стране, — восклицал он, обращаясь только к одному из карточных партнеров — полковнику Боярскому, очевидно распространяя выдвигавшиеся обвинения и на него. — Ни в грош наши с тобой заслуги. Да у меня десятки лет непорочной службы! Что вы на это скажете? После пленения, в котором я совершенно невиновен и об обстоятельствах которого всегда готов отчитаться, меня поторопились произвести в изменники! Да помилуй Бог!

— К сожалению, вы правы, Андрей Андреевич, — поддержал генерала Боярский, а вслед за ним и другие сочувствовавшие ему незадачливые партнеры.

— Да, да! У нас все возможно, — продолжал распаляться Власов, — а уж врагом народа могут объявить и деревянный столб.»

Вот тут Андрей Андреевич прав. Уж кому, как не ему, являвшемуся в 37–38 годах, в самый разгул репрессий, членом военного трибунала сначала Ленинградского, а затем Киевского военных округов, была известна вся технология превращения безвинных людей в государственных преступников. Да и сам-то он стал командиром 99-й стрелковой дивизии, заняв место комдива, арестованного по его, Андрея Андореевича, доносу. Невиновного человека объявили «врагом народа» только за то, что Власов уличил его в изучении тактики немецкой армии, чем впоследствии он очень гордился, подчеркивая, что поступил по-большевистски.

— Будьте любезны, — повернулся, наконец Власов к человеку, принесшему ему так оскорбившее его известие, — сведите меня с этим пленным, как вы его назвали, лейтенантом с Северо-Западного фронта, от которого исходит слух о приказе наркома. Хочу поговорить с ним, лично во всем убедиться.

— А, может, это немецкая провокация? — усомнился Боярский.

— Помилуй Бог! Я просто настаиваю, чтобы мне показали того лейтенанта.

И все же вряд ли можно полностью согласиться с мнением Кернеса, что именно слухи о приказе, подтвержденные как-то слишком поспешно лагерным начальством, оказались той самой последней каплей, которая переполнила чашу, повлияла на решение Власова принять предложение германского командования и заняться формированием Русской освободительной армии. Нет на сей счет достоверных доказательств. А вот то, что бывший командарм стал еще резче в оценках положения в Советском Союзе, Кернес и другие его солагерники подтверждают в один голос.

Спустя некоторое время появилось открытое письмо генерал-лейтенанта А.А. Власова «Почему я стал на путь борьбы с большевизмом», обращенное к соотечественникам, с призывом подниматься на борьбу со Сталиным и его кликой, за Россию без большевиков и капиталистов. Листовки с письмом Власова, стали разбрасывать с самолетов, распространять среди пленных как Манифест Комитета Освобождения народов России.

Власова не устраивало многое. Недоволен он был системой, при которой слишком большую власть забрали в свои руки комиссары, особые отделы и прокуроры, чьи амбиции и, как он выразился однажды, «попытки показать свою власть приводили к затиранию роли командира и отсюда — к поражению Красной Армии на фронтах». Особенно его возмущало колхозное экспериментаторство, результатом которого стали «нужда и забитость нашего крестьянина». По словам Кернеса, будущее России Власов видел в «возврате частного пользования землей и опоре на хорошего трудолюбивого мужика».

Кернес потом признавался, что знакомство с Власовым во многом помогло ему сориентироваться в обстановке и при составлении программы так называемой оппозиции, и в общении с немцами. Кстати, когда в лагерь все-таки прилетел личный представитель Риббентропа (Кернес утверждает, что тот был в ранге заместителя рейхсминистра), Кернес опробовал на нем свои наметки «программы оппозиции». Вот что сообщил «в адрес господина имперского министра иностранных дел» его представитель Хильгер, бывший советник по экономическим вопросам германского посла в Москве Шуленбурга: