Леонид Заика - Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

Бочков: Давно ли вы связаны с немцами?

Кулик: Что за глупости?

Бочков: Повторяю — давно ли вы связаны с немцами?

Кулик: Я понятия не имею.

Бочков: Чем же тогда объяснить, что немцы рассылали по всем фронтам ваши фотокарточки?

Кулик: Откуда я знаю? Мне только известно, что немцы считали, что я со своим адъютантом и женой нахо-жусь у них в тылу и командую якобы партизанским отрядом. Этими данными располагала наша разведка.

Бочков: Подтверждаю, что нам все точно известно. Предлагается вам рассказать все искренне, честно.

Кулик: Откуда? Говорю честно. Разве я могу быть с немцами?

Щаденко: А почему сознательно сдали Керчь немцам?

Кулик: Я здраво оценил силы нашего сопротивления и из этого исходил, принимая решение на отход.

Бочков: В третий раз предлагается вам честно все рассказать о своих связях с немцами.

Кулик: Хоть в тысячный. Говорю честно — «нет».

Снова перерыв на 30 минут. Но продолжался полтора часа.

Ульрих: На следствии вы так показывали: «Приняв по приезде в Керчь решение на отход, я объективно ничего не изменил в создавшейся обстановке, внеся лишь плановость и порядок в сам отход на Тамань». Правильно сформулировано?

Кулик: Я взял в жесткие руки эвакуацию и прикрытие. Я возглавил этот отход.

Ульрих: Далее в ваших показаниях записано: «Признаю, что я нарушил приказ и свой воинский долг и, вместо того чтобы организовать оборону Керчи и ее района, без разрешения Ставки принял решение об эвакуации. В этом моя вина». Правильно записано?

Кулик: Правильно. Я приказ нарушил. Я был тогда поставлен перед тем, что операция уже проиграна. Я не мог сделать иного, так как оставшиеся войска уже были малобоеспособны.

Ульрих: У вас в Керчи была связь с Москвой?

Кулик: Только 13-го была установлена проволочная связь. А до этого удалось установить связь по радио. Я просил тогда Ставку отстранить Левченко от должности и разрешить мне организовать оборону Тамани.

Артемьев: Не правда ли, что вы переоценили силы противника?

Щаденко: Вы ободрали две бригады. У вас силы было много.

Кулик: В оценке сил противника я не заблуждался.

Щаденко: Вы говорите об организации вами жесткой обороны. Но вы сами-то уехали из Керчи?

Кулик: Я дал приказ — ни шагу назад!

Щаденко: А сами удрали?

Кулик: Я считал, что мое место в Темрюке.

Ульрих: Вы получили разрешение Ставки на свой выезд из Керчи?

Кулик: Нет. Я уехал без разрешения Ставки. Но это дало мне возможность организовать оборону Таманского полуострова.

Ульрих: Лично сами уехали из Керчи вечером двенад-дцатого?

Кулик: Да.

Ульрих: А эвакуация закончилась с 15-го на 16-е?

Кулик: Да, Митридат был занят немцами вскоре после моего отъезда, а 15-го дрались уже в самом городе.

Ульрих: Уезжая из Керчи, кого оставили старшим начальником?

Кулик: Начальником укрепрайона остался Батов, а комиссаром — Николаева.

Ульрих: Левченко кому подчинялся?

Кулик: Левченко я поставил задачей обеспечить эвакуацию, а Батову — оборону. Оба непосредственно подчинялись мне.

Ульрих: Никакой преступной связи с немецким командованием у вас, значит, не было?

Кулик: Категорически нет. Было только одно — в разведке имелись данные о том, что немцы меня искали, так как считали, что я остался в окружении и стал командовать партизанским отрядом. Еще припоминаю — в одной деревне меня опознал кто-то из местной интеллигенции, наверное сельский учитель. Он меня спросил: «Вы Кулик?» Я ответил: «Нет!» После этого сразу мы удрали из деревни.

Ульрих: В какой точно деревне, районе это было?

Кулик: Где-то в Белоруссии. Точно не знаю. Ульрих: С немецкими солдатами вы встречались?

Кулик: В одном месте натолкнулись на немецкие танки. Сразу назад и удрали. Ни с одним немецким солдатом я не встречался в окружении, ни с кем из немцев не разговаривал.

Ульрих: Сколько вы пробыли в окружении?

Кулик: Дней двенадцать.

Ульрих: Были переодеты?

Кулик: Да, переоделся в крестьянскую одежду.

Ульрих: Партбилет, другие документы, ордена при вас были?

Кулик: Нет, при мне никаких документов не было. Я еще из Москвы вылетел без документов. Выходить было трудно. Дорогой я так себе натер ноги, что не мог идти. Я даже хотел застрелиться.

После десятиминутного перерыва судебное следствие было объявлено законченным, и подсудимому Кулику предоставили последнее слово:

Кулик: Принял решение на отход сознательно. Я взвесил всю обстановку. Я считал, что противник легко может переправиться на Кавказ. Знал, что там, на Таманском полуострове, фактически наших войск нет. Остатки же 51-й армии были измотаны, часть без оружия, поражены паникой. Такие войска можно было приводить в христианский вид только после отхода на Тамань. Исходя из всего этого, я и решил оставить Керчь и оборонять Таманский полуостров. Если бы у меня была связь с Москвой, то я бы получил на это разрешение Ставки. Доказал бы, что это единственно правильный выход — иначе противник будет на Северном Кавказе.

Первую задачу — оборонять Керчь — не выполнил я. За это меня и судят. Но вторую, не менее важную задачу — остановить армию и оборонять Кавказ с Таманского полуострова — выполнил. Так я по возвращении и доложил товарищу Сталину. Он меня поругал.

Я обеспечил артогнем с косы Чушка прикрытие отхода наших войск с Керчи, и противник встретил здесь уже крепкую оборону. Я превысил свои права не потому, что был изменником и трусом, а потому, что решил предотвратить занятие противником Северного Кавказа. Ведь от Тамани на Восток все было голо — войск там не было.

Любому юристу известно, что последнее слово подсудимого не прерывается. Но членов этого Специального судебного присутствия Верховного Суда СССР такие процессуальные тонкости не очень-то связывали. Первым не вытерпел Щаденко. И закрутилось все сначала: