Леонид Заика - Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

Справки НКВД оказалось вполне достаточно, чтобы нарком дал добро на арест человека, которого прекрасно знал по военной кампании с белополяками и дважды сам лично уговаривал вернуться на политработу в Красную Армию. Одобрил арест и Главный военный прокурор Розовский. А этот и вовсе был обязан Кузьмину своей карьерой. Много лет назад, в 1918 году, никто иной как Кузьмин приметил его — рядового сотрудника политотдела и рекомендовал назначить следователем при ревтрибунале. А в 1925 году, став Главным военным прокурором РККА, Николай Николаевич добился назначения Розовского своим заместителем. В последующее десятилетие Розовский во всех анкетах и биографических справках в качестве весомого аргумента своих достоинств подчеркивал сопричастность известного большевика Кузьмина к своей служебной карьере. Но, оказавшись на самой вершине прокурорской власти, Розовский не посчитал нужным даже поинтересоваться, насколько обоснованны обвинения против его прежнего наставника. А может, просто не хотел? Или боялся за собственную безопасность? Как-никак, а в досье органов Кузьмин фигурировал не как сторонник правящего режима, а совсем наоборот. От таких знакомых ему теперь предпочтительней держаться подальше. Еще лучше, если этого Кузьмина не будет вообще. И чем скорее, тем лучше. Мало ли что он по своей наивной простоте может наговорить следователям про бывшего протеже?

15 мая 1937 года Кузьмина арестовали. При этом «произведено снятие 2-х орденов Красного Знамени за номерами 192 и 587, изъято две копии писем в адрес В.И. Ленина и Н.И. Мурадова.»

Установить, что происходило в последующие дни, сложно. В деле след появляется спустя почти три недели — датированное 3 июня собственноручное заявление Кузьмина:

«После нескольких дней запирательства вынужден признать правильность большей основной части предъявленных мне обвинений, желая окончательно порвать с позорными фактами двурушничества и измены, которые я допустил в 1932 году. Я подтверждаю показания Ильина (еще одни фигурант по делу) и Косъмина на очных ставках, которые я вначале отрицал. Прошу меня допросить».

Что говорили на допросах Ильин и Косьмин, о каких очных ставках идет речь — остается только гадать: протоколов этих следственных действий в деле нет. В первой половине июня 1937 года во всех центральных газетах и по всесоюзному радио объявили о разоблачении контрреволюционной, шпионской и прочей антисоветской деятельности группы представителей высшего командования РККА. И если за месяц допросов Кузьмина до этого в протоколах нет ни слова о его знакомстве с ними, то сразу после известия о суде в Москве Кузьмина превращают в главного организатора и руководителя контрреволюционной организации в Сибири.

По официальной версии следователей, все получается вполне логично: Кузьмин — близкий знакомый и ставленник Тухачевского — создал в штабе и политуправлении СибВО террористическую организацию, готовил теракты против товарищей Сталина, Ворошилова, выполнял поручения заговорщиков. Остается лишь подкрепить эту версию необходимыми свидетельствами. Задача следователей НКВД упрощалась тем, что для обоснования «преступной связи» Кузьмина с расстрелянными в Москве руководителями военного заговора ничего сочинять не требовалось. Вполне достаточно было зафиксировать круг его знакомых и содержание происходивших между ними разговоров.

Мы сегодня впадаем в крайности. С такими подробностями, например, расписываем обстановку всеобщего страха, что даже в обычных разговорах людей того времени исключаем вероятность честного, откровенного обмена мнениями. В действительности это далеко не так. И подтверждение тому находим в одном из протоколов допросов Кузьмина:

«Возвратившись из Туркестана в Москву, в 1926 году я близко сошелся с Тухачевским, Уборевичем, Корком, Уншлихтом и другими военачальниками. Я разделял господствующее среди них недовольство Сталиным и Ворошиловым, отправляясь от казавшихся мне ошибочными решении Сталина и Ворошилова по вопросам армейского строительства, индустриализации и коллективизации СССР, тактических позиций Коминтерна.»

Если это истинные слова Николая Николаевича, то они говорят о многом. Критически воспринимали проводимую Сталиным и его окружением политику не только в самом низу иерархической лестницы, но и военные, занимавшие очень высокие командные должности. И если Сталин располагал соответствующей информацией не сей счет (в чем сомневаться не приходится), то он мог со свойственной ему решительностью принять самые жесткие меры. Отсюда становится понятным отношение к высшему комсоставу со стороны Сталина, и особенно Ворошилова, который как военачальник уступал большинству своих конкурентов по всем статьям.

Во всяком случае, весьма заурядные оценки качеств вознесенного до небес «первого маршала», которые недвусмысленно в своих показаниях давали Кузьмин и его единомышленники, наносили существенный вред авторитету Ворошилова. Это следователи НКВД усмотрели сходу. Кузьмин прямо утверждает, что Тухачевский считал наркома Ворошилова, а также близких к нему Буденного, Белова, Шапошникова, Егорова и других «рутинерами, недостаточно понимающими современное военное дело» (что полностью подтвердится уже в самом начале Великой Отечественной войны). По этой причине «Тухачевский, как он мне тогда говорил, своей основной задачей ставил добиться назначения нескольких ориентирующихся на него командующих войсками членами Реввоенсовета в целях усиления влияния чисто военных на деятельность Реввоенсовета».

Но, похоже, работников НКВД мало интересовала расстановка кадров в Наркомате обороны. Гораздо более важной им казалась возможность представить Кузьмина не только руководителем заговорщической организации в Сибири, но и связником между Тухачевским и заграничными троцкистами. Показания Кузьмина прерывались грубыми окриками сотрудника НКВД, почему-то зафиксированными в протоколе:

— Перестаньте путать следствие с болтовней! Отвечайте коротко, кто поручил вам связаться с троцкистом Сувориным?

— Никто. Снова заявляю, что такого поручения Тухачевский мне не давал.

— Не находите ли вы странным, что круг ваших близких друзей в период 1927-1930 годов складывался из антисоветской группировки Тухачевского и группы троцкистов — сослуживцев по ВАКу, и вы один в их среде оказались невовлеченным в подпольную троцкистскую деятельность?

— Я показываю, как было в действительности, дело ваше, верить мне или нет, — пытаясь сохранить выдержку, отвечал Кузьмин. — 1 ноября 1930 года я был в Ленинграде на квартире Тухачевского и обедал у него. Эту дату я помню хорошо, потому что это день рождения моей дочери, жившей с моей прежней женой у Тухачевского. Тухачевский женат на моей бывшей жене и очень внимательно относится к моей дочери. Поэтому товарищеские отношения с ним и после ухода моей жены не испортились. Беседуя с ним, я информировал его о встречах с Сувориным в Париже. Я прямо сказал ему, что Суварин в беседах со мной просил передать ему привет от Троцкого и его личный, что он проинформирован о том, что группа наиболее талантливых военных во главе с ним находится в опале, что пора перейти к активной борьбе, что провал сталинской политики ведет страну к гибели, что кризис переживает не только партия в СССР, но и компартии за границей. Тухачевский на это мне ответил, что методы борьбы, которые применяли троцкисты, ничего реального, кроме разгона по тюрьмам, дать не могут.