Леонид Заика - Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

За несколько часов до суда аналогичное заявление подал следователям другой стукач — С. Кулик.

Насколько разные попытки сохранить жизнь! Один видит выход в выражении открытого протеста, обличении методов выколачивания показаний, в отказе от абсурдных обвинений. Другой считает и предательский донос вполне допустимым средством. Но как-то не хочется осуждать тех, кто проявил малодушие, поскольку их ожидала та же участь, что и тех, кого они предали.

Перед тем как представить обвиняемых взору прибывших из Москвы вершителей правосудия, тюремное начальство привело подсудимых в порядок. Их побрили, помыли, постригли. Организовали помывку, одели в свежее нательное белье и чистые робы. Правила содержания арестованных выполнялись администрацией мест предварительного заключения точно. Здесь в умывальнике Николай Николаевич впервые после ареста увидел себя в зеркало. Вместо цветущего красавца с шикарной вьющейся шевелюрой и пушистыми усами, вызывавшими вздохи у дам, из зеркального овала на него смотрел исхудавший старик с лысой головой и впалыми щеками, изрезанными глубокими морщинами. Точно такой же, как все остальные сокамерники.

Вся процедура суда над Николаем Кузьминым заняла ровно 20 минут. Этого времени сполна хватило, чтобы огласить обвинение, провести судебное следствие, выслушать последнее слово подсудимого, побывать в совещательной комнате, написать и огласить приговор: высшая мера наказания с немедленным приведением в исполнение. Без права обжалования и обращения за помилованием.

В протоколе записано, что подсудимый виновным себя не признал, от данных на следствии показаний отказался. Заявил: «Никакого заговора не существовало, троцкистом никогда не был». В последнем слове сказал: «Я всегда был верен партии.»

Последние часы жизни Кузьмина прошли главным образом в окружении людей, обращаться с которыми в иных условиях Николай Николаевич просто не стал бы. Кулик и Милевский — доносители, подонки. Мелехин, Егоров и другие — палачи. Но были и третьи — судьи, те, кого называли служителями закона.

В составе выездной сессии Военной коллегии Верховного Суда СССР, приговорившей за два дня к высшей мере наказания Кузьмина и еще полтора десятка человек, входили Л.Я.Плавнек, Б.И.Иевлев и Ф.Я. Бауманский. Они причисляли себя к виднейшим военным юристам. Первых двоих Кузьмин знал хорошо еще в те годы, когда возглавлял Главную военную прокуратуру, третий был председателем военного трибунала Западно-Сибирского военного округа. Ни один мускул не дрогнул, никакого участия не промелькнуло в глазах вершителей правосудия, если так можно назвать то, что они творили. Ничуть не поколебали их «беспристрастности» отказы от своих показаний Яковлева, Косьмина, Нахановича и других, осужденных к той же высшей мере.

Пути Господни неисповедимы. А человеческие? В деле Кузьмина то и дело наталкиваешься на уже известные фамилии. С одними он сидел в царских тюрьмах. Вместе с другими воевал на фронтах Гражданской. С третьими выносил приговоры. С четвертыми работал в одной парторганизации. Пятым, можно сказать, дал путевку в жизнь. Они же и скрепили своими подписями смертный приговор ему.

Ничто на земле не проходит бесследно. И в том, что очень многие из отправлявших в конце 30-х годов людей на неправедную погибель сами вскоре разделили их участь, прошли через унижения и страдания, есть своя правда.

Как бы в насмешку над еще продолжавшимся зловещим судилищем, творимым Плавнеком и его судейской командой над участниками «контрреволюционной организации Кузьмина», 29 октября был арестован своими же сотрудниками начальник отделения Новосибирского УНКВД Резниченко — один из руководителей следствия по делу Он обвинялся в подделках подписей арестованных на протоколах допросов и в других документах. Кстати, может этим и объясняется отсутствие в уголовных делах подлинников протоколов, а лежат только копии и вместо подписей обвиняемых напечатаны лишь их фамилии.

Допрошенный в день ареста Резниченко довольно откровенно описал методику фальсификации:

«В период подготовки следственных дел в Военную коллегию требовалось заготовить протоколы показаний обвиняемых участников военно-троцкистской организации и дать им подписать, а также объявить об окончании следствия. Я сам поехал в тюрьму и имел в виду это сделать. Часть арестованных не подписали признаний, так как в тюремных условиях они разложились. И пошел необдуманно на преступление, которое заключалось в том, что я лично сам путем подделывания подписей арестованных, участников военно-процкистской организации, подписал протоколы».

Возникает резонный вопрос: почему сами работники Новосибирского УНКВД, располагавшие к моменту судебного процесса неопровержимыми данными о фальсификации документов предварительного следствия по делу Кузьмина и других, не остановили процессы до полного выяснения всех обстоятельств и лиц, фабриковавших материалы?

Ответ напрашивается сам собой: потому что каждый из них боялся за собственную шкуру. Не сделаешь то, что тебе приказано, поручено сверху — это сделают другие, а тебя ожидает самая незавидная участь. Впрочем, и полное послушание вовсе не гарантировало безопасности. Больше того, официальное разоблачение фальсификаторов влекло расправу не только над непосредственными истязателями, но и их прямыми начальниками, которые были прекрасно осведомлены о всех приемах, применяемых их подчиненными. По этой причине каждый стремился не выносить сор из избы и делал это, лишь когда его, что называется, самого припирали к стенке.

По возвращении в Москву руководитель судебной бригады корпусной военюрист Леонард Плавнек докладывал председателю Военной коллегии Верховного Суда СССР Ульриху об осуждении очередной партии военных заговорщиков из Сибирского военного округа.

— Скажите, товарищ Плавнек, а как себя вел на суде наш с вами старый знакомый Николай Николаевич Кузьмин? — спросил председатель Военной коллегии. — Небось, просил пощадить, сохранить жизнь? Не жаль было его?

— Заявил, что заговора не было и он верен партии.

— Так, так, — понимающе кивнул Ульрих и продолжал: — Насколько я знаю, вы, товарищ Плавнек, с ним были знакомы намного раньше меня, да и товарищ Иевлев обязан ему своей служебной карьерой.

— Это действительно так, Василий Васильевич, — согласился Плавнек. — В 1918 году красный комиссар Николай Кузьмин рекомендовал меня на должность члена военно-революционного трибунала 6-й Особой армии воевавшей на Северном фронте. Англичане и американцы хотели воспользоваться слабостью Советской России и отхватить себе часть наших территорий. Они не ожидали встретить там организованного отпора, но 6-я армия заставила интервентов убраться восвояси. Кузьмин был совершенно другим человеком. Да и я тоже.