Леонид Заика - Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

— Сколько воды утекло с тех пор, — задумчиво произнес Ульрих. — Вам ведь известно, что и мне пришлось поработать с Николаем Кузьминым. Вместе сидели в процессах: я — председатель, он — прокурор. Но времена меняются.

— Вы не поверите, Василий Васильевич, но когда Кузьмина ввели в зал судебного заседания, я его поначалу даже не узнал. Подумал, может, однофамилец бывшего Главного военного прокурора. Состарился, отощал, сгорбился. Разве что глаза горели, как у того самого красного комиссара.

— М-да, — продолжал откровенничать розовощекий Ульрих, неторопливо перебирая лежавшие на столе бумаги. — Состарился, говорите? Сгорбился? А мы ведь с ним почти ровесники. Так вы говорите, знали этого Кузьмина другим человеком?

— Во всяком случае, не таким, каким я его увидел в суде. Впрочем, знаете, а ведь он еще тогда в Архангельске либеральничал с белогвардейцами. Пытался заступиться за них перед ЧК и трибуналом. Не будь там моего принципиального земляка товарища Эйдука, уцелевшая контра расползлась бы по всей стране.

— Видите, какое сложное сейчас время: вчера были коллеги, а сегодня оказалось, что он скрытый враг. Враги народа двуличны, они искусно маскируются, стремятся пролезть в наши ряды. Вам в 20-м году следовало бы повнимательней присмотреться к Кузьмину, могли бы своевременно распознать его вражескую сущность. Мы должны быть бдительны, решительны и беспощадны!

— Наш приговор на сей счет не оставляет никаких сомнений.

— Пожалуй, вы правы.

Больше интереса к осужденному Ульрих не проявлял. Он перевел разговор на погоду, на какие-то повседневные вопросы. Потом, вдруг вспомнив что-то, спросил:

— А вы отдохнуть после трудной командировки не собираетесь? Насколько мне помнится, в этом году в отпуске еще не были? — продолжал удивлять своей необычной словоохотливостью Ульрих.

Плавнеку оставалось лишь недоумевать: с чего бы это так потянуло Ульриха на воспоминания? Обычно немногословный, а тут вдруг его прорвало на откровенность. Впрочем, Василий Васильевич такое изредка позволял себе во взаимоотношениях с подчиненными. Жил он одиноко в гостиничном номере «Метрополя». Порой и выговориться-то некому. А тут Плавнек, земляк из Риги. С ним можно поговорить доверительно.

— Вообще-то думалось и об этом, — в том же тоне отвечал Ульриху Плавнек. — Только вот работы сейчас много, Василий Васильевич.

— Ничего, ничего. Ваши товарищи справятся. Вы вот что, прямо сейчас от меня сразу отправляйтесь в отдел кадров и оформляйте с завтрашнего числа отпуск. Яраспоряжусь насчет путевки в санаторий. А до отъезда по Москве погуляйте. В Малом театре премьера Островского «Волки и овцы». В роли Василисы сама Александра Яблочкина.

— Спасибо, — поблагодарил Плавнек, окончательно сбитый с толку проявлением заботы со стороны начальства.

Ульрих вместо ответа кивнул головой и перевел глаза на стол, давая понять, что аудиенция закончилась. Затем взял ручку, обмакнул перо в чернильницу и твердым почерком написал наискосок бумаги: «Согласен», поставил дату и свою подпись.

С предоставлением отпуска проблем не возникло. Только вот съездить на курорт Плавнеку не довелось. Не успел. Неделю спустя его арестовали. Для Ульриха арест Плавнека не был неожиданностью. Уже во время последнего разговора со своим земляком на столе председателя Военной коллегии Верховного Суда СССР лежала справка руководства НКВД, в которой говорилось, что Плавнек проходит по уголовному делу как соучастник группы заговорщиков из антисоветской латышской националистической организации, и испрашивалось согласие на его арест. Поговорив с Плавнеком, Василий Васильевич дал свое добро. Ни один мускул не дрогнул на его лице, ни малейшей сочувственной мысли не возникло в его голове.

Что до проявления отеческой заботы об отдыхе Плавнека, уже отданного на заклание (без визы Ульриха его никто бы не тронул), то это больше походило на иудин поцелуй. Плавнека держали в следственной тюрьме восемь месяцев. В дополнение к причастности к террористической организации приписали шпионаж и осудили по обычному сценарию. О том, как вел себя недавний судья, говорит протокол очной ставки, проводившейся 15 апреля 1938 года между ним и бригвоенюристом В. Чакстэ — бывшим военным прокурором пограничных и внутренних войск НКВД Северо-Кавказского военного округа. Вот слова Плавнека:

«Чакстэ, ты внимательно посмотри на меня. Ты видишь мое состояние? Я несколько месяцев держал себя стойко. Но мне надоело подставлять голову под удары. Надо давать показания, которые от нас требуют. Брось запираться, пожалей свое здоровье».

Плавнек наивно рассчитывал, что коллеги из Верховного Суда СССР сохранят ему жизнь. В последнем слове заявил: «Признаю себя виновным лишь в том, что всегда был беспощаден к врагам Советской власти». Комментарии, как говорится, излишни. Остается только добавить, что в суде над Плавнеком председательствовал еще один его земляк и бывший сослуживец по Военной коллегии Верховного Суда — бригвоенюрист Я.Я.Рутман. Он и подписал ему смертный приговор. Через месяц аналогичная участь постигла и Рутмана. Ревностные служители произвола сами становились его жертвами.

Военный прокурор Чакстэ, устоял, оговаривать себя не стал и ни в чем не признался. Ему повезло — вместо расстрела отправили на 10 лет в ГУЛАГ без права переписки. А вот участник судебного процесса по Новосибирскому делу Бауманский был расстрелян по ложному обвинению.

Но вернемся к судьбе Кузьмина. Трагически оборвалась и жизнь его сына. Сергей Николаевич также стал жертвой необоснованных репрессий. Военинженер 3-го ранга С.Н. Кузьмин был оговорен кем-то из своих сослуживцев, обвинен в принадлежности к мнимой военнофашистской организации. Приговором Военной коллегии Верховного Суда СССР от 22 сентября 1937 года он был осужден по полностью сфабрикованному делу и приговорен к высшей мере. Через неделю приговор привели в исполнение. Отец ровно на один месяц пережил сына. Спустя тридцать лет Кузьмины были реабилитированы посмертно, с них полностью сняты все обвинения.

Сегодня многих интересует вопрос: неужели тогда не нашлось честных людей, противившихся беззакониям и пытавшихся с ними бороться? Такие люди были. Кузьмина можно смело назвать одним из самых первых. Были такие люди и среди сотрудников НКВД.

В архивном деле Николая Кузьмина подшиты документы, из которых видно, что несколько офицеров Управления НКВД по Новосибирской области обращались непосредственно к правительству страны с письмами и служебными рапортами. В них сообщалось о фактах беззакония и произвола при ведении следствия по делам о т. н. контрреволюционных преступлениях. Фигурируют фамилии, должности отъявленных нарушителей законности, перечислены дела. Отважиться на такой гражданский подвиг могли немногие.