Леонид Заика - Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

Полковник Иларъев. Атаман нежно называл его Павликом. Солдаты боялись его, как черта, за жестокости и произвол. Командовал Кирасирским полком. Шомпол, плеть, шашка — вот методы его командования.

Капитан Шеркунов всегда ходил с глазами, налитыми кровью, бросал на всех зверский взгляд. С арестованными разговаривал коротко: расстрелять, вздернуть, повесить, выпороть. Жертв его много. При отступлении в Китай куда-то сбежал.

Капитан Тупицын расстрелял в тюрьме 40 арестованных. По приказу Анненкова целую неделю наводил «порядок» в Красноярской тюрьме. Из восьми тысяч пленных мало кто не подвергся избиениям и уродованиям. Расстрелял около 500 человек.

Капитан Кауров — командир карательного отряда. Постоянно совершал рейды по селам и чинил расправы. Число его жертв не поддается описанию, во всяком случае, их не менее 200 человек.

Прапорщик Песковский. Сначала возглавлял контрразведывательный пункт, затем командовал разъездными карательными отрядами. Организовывал по приказам Анненкова массовые порки крестьян, чинил зверства, расстрелы. Отбирал у населения хлеб, фураж, лошадей. Кто не давал, того избивали и пороли, многих расстреливали».

Все это люди с собственными взглядами на жизнь и на чужую смерть. Каждый загубленный ими уносил с собой ненависть. Анненков становился символом зла везде, где проходили его полки. Представьте себе картину: атаман, в бутафорском наряде, с безукоризненно завитым чубом, пахнущий дорогим французским одеколоном умиленно взирает на жуткое представление с массовыми истязаниями, мучительными казнями. Удовлетворившись кровавым зрелищем, снисходительно произносит напутственное: «Так их надо, подлецов!», после чего со вздохом облегчения спокойно уходит слушать задушевные мелодии или молодецкие песни в исполнении хора Атаманского полка. Причем, это ведь происходило постоянно. И такой циник мечтал захватить власть, стать диктатором, править, если не всей страной, то уж, во всяком случае, определенной частью России.

В конце марта или начале апреля 1920 года центральная группа армии подошла к китайской границе у Селькинских гор, но только в мае ее пропустили и разместили на берегу реки Боро-Тало. Это в определенной мере раскрывает мотивы, которыми руководствовался Анненков, истребляя собственную армию. Как мы помним, в группе, отходившей в Китай, насчитывалось более четырех тысяч человек, а границу перешли (как следует из письма Анненкова французскому консулу) всего семьсот. Содержать и кормить в течение полутора-двух месяцев (с марта по май) многотысячную армию в условиях пустынной горной местности просто невозможно. Места с человеческим жильем, где можно безнаказанно мародерствовать, обирать и грабить население, остались позади и уже надежно прикрыты войсками регулярной Красной Армии. Анненков явственно ощущал приближение опасности, сознавая, что поведение тысяч голодных, озлобленных людей, да еще с оружием, непредсказуемо. Ликвидировать лишних едоков, а заодно всех недовольных, разочаровавшихся и потерявших веру в своего атамана — представлялось ему единственным способом предотвратить бунт и приближающуюся катастрофу. Вот почему в ущельях и камышовых зарослях преследователи увидели тысячи убитых, хотя никаких боевых действий против анненковских войск там не велось. Заметим, сгинули не отказавшиеся покинуть Родину, а люди, оставшиеся верными своему атаману, принявшие решение следовать за ним на чужбину.

Особого радушия к незваным гостям за границей никто не испытывал. Китайское правительство установило довольствие остаткам атаманова войска — по два фунта муки и четыре фунта дров на человека в день. Губернатор Синьцзянской провинции Ян Цзысян настоял на переводе оставшейся части войск в район китайского Дальнего Востока. Он сказал, что не может разрешить нахождение такого большого количества интернированных людей с оружием на территории провинции. Анненков с сожалением признавал потом:

«Я вынужден был согласиться с таким требованием, и мы стали готовиться к длительному переходу. Отряду определили путь по Большой Маньчжурской дороге, и мы выступили в октябре 1920 года.

Однако по миновании шести переходов по распоряжению того же губернатора отряд остановился. Нам предложили изменить маршрут и двигаться севернее, так называемой караванной дорогой. На пути стоял город-крепость Гучен.

В ночь на 25 декабря во время празднования отрядом рождественского сочельника с крепостных стен по нашему расположению был открыт ружейный огонь. Мы понесли некоторые потери. Полковник Размазин по собственной инициативе с сотней вооруженных партизан занял крепость. Китайцы бежали, побросав всю артиллерию. Наутро была создана русско-китайская комиссия для разбирательства инцидента. И хотя она не выдвинула против нас никаких серьезных обвинений в возникновении конфликта, китайская сторона потребовала, чтобы в дальнейшем отряд двигался четырьмя сравнительно небольшими эшелонами. Первые два эшелона были отправлены с интервалом в несколько дней. Я должен был следовать с третьим. Как только мы подошли к пропускному пункту, мне объявили, что дальнейшее следование не разрешает губернатор соседней провинции. Мне же предложили прибыть для переговоров в город Урумчи, и я выехал туда немедленно. В Урумчах меня тотчас же арестовали под предлогом невыполнения приказа о разоружении приказа. Арестовали и прибывших семь человек, сопровождавших меня. По требованию китайских властей остатки отряда четырьмя эшелонами продолжили движение на восток.

Итак, я оказался в китайской тюрьме. В момент препровождения меня под арест, дабы подчеркнуть это как временную задержку, китайцы выставили почетный караул из двух рот пехоты. По всей видимости, эта демонстрация предназначалась для успокоения войск моего отряда и предотвращения возможных волнений. Затем китайцы выдвинули против меня обвинение в возникновении конфликта в Гучене. На самом же деле полагаю причину содержания меня в тюрьме совершенно иную.

Китайцев неотступно преследовала мысль о наличии у меня крупных ценностей, и они рассчитывали путем моего заключения принудить меня к передаче этих мнимых ценностей им. На сей счет их предположения являлись небезосновательными. Дело в том, что китайским властям уже было известно, что многие высшие начальники и руководители белого движения переправляли с собой за границу большие ценности. В особенности указывали на генерала Семенова, который в действительности перевез значительные ценности из России в Японию. По имевшимся у меня сведениям, Семенов и сейчас располагает довольно крупными средствами, помещенными в японские банки. Но распоряжаться в полной мере ими Семенов не может, так как его ценности оказались под контролем японцев и они выдают ему на руки лишь известную сумму на проживание. Все свои части Семенов побросал и никому никакой помощи не оказывает. За это в эмиграции Семенова прозвали «Гришка третий, рваная ноздря», ибо первым считают Гришку Отрепьева, вторым — Гришку Распутина. А сей имеет наименование третьего Гришки с отличительным признаком рваной ноздри, так как у Семенова настолько открытые ноздри, что они производят впечатление именно рваной ноздри.