Леонид Заика - Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

Принимавший участие в разговоре Герц добавил:

— О примирении с существованием Советской власти не может вестись никакой речи. Вопрос лишь во времени. Ваше отсутствие среди эмигрантов на Дальнем Востоке — абсурд. В то время как другие деятельно работают по объединению эмиграции для будущей войны с большевиками, вы, русский генерал, отдыхаете. Очевидно, не думаете о будущем.

Кроме Николая Николаевича заявил о себе из Германии еще один Романов — Кирилл. Он объявил себя Императором Всероссийским Кириллом I. Эмиграция отнеслась к этому акту как к несерьезной выходке, многие считали Кирилла после подписания «манифеста» о вступлении на престол не вполне нормальным. В 1924 году, когда Кирилл посылал свою молодую жену в Америку в качестве императрицы с соответствующей свитой с целью попытаться получить у тамошних банкиров крупный займ, ему обещали помочь, если он окажется на престоле в Москве.

В общем ситуация повторялась, только в еще более жестоком виде: либо снова в пекло Гражданской войны, либо тюрьма, а не исключено, и смерть от рук бывших соратников. Правда, существовал еще один вариант.

«Прожив в Гансуйской провинции около двух лет, я все более понимал существо иностранной, особенно английской, политики в Китае. Находящиеся в китайских провинциях коммерческие фирмы англичан имеют большое количество агентов в различных городах. По всей стране разбросаны многочисленные английские духовные миссии. И те и другие, прикрываясь коммерческими или религиозными идеями, имеют своей основной целью наблюдение за местным населением. Английское правительство отпускает для этого им значительные средства. По моим наблюдениям англичане гораздо больше осведомлены о положении дел в провинциях, нежели местные губернаторы. Благодаря знанию китайского и английского языков я имел возможность довольно хорошо наблюдать взаимоотношения англичан и китайцев, общаться как с теми, так и с другими. По отношению к населению англичане ведут себя в высшей степени надменно и вызывающе грубо, считая китайцев низшей расой, рабочим скотом и всякий раз подчеркивая это. Можно привести бы уйму фактов, из которых ясно видна картина «дружелюбных» отношений англичан к китайцам. Но, полагаю, нет надобности в перечислении общеизвестных скандальных случаев. Например, в мае 1925 года английская полиция и волонтеры расстреляли мирную демонстрацию в Шанхае лишь за то, что она шествовала по английской концессии. Даже в Гансуйской провинции, удаленной от Шанхая на тысячи верст, шанхайская бойня вызвала стихийный протест всех слоев китайского населения. С другой стороны, обычное явление — проезд китайского директора почт мистера Дуды по улицам китайского города Ланьчжоу обеспечивается полицейскими его службы: всех встречных и прохожих разгоняют палками. Самого же Дуду торжественно проносят на специальных носилках шесть китайских кули.

Я убедился, что англичане глубоко презирают и потерявших свою родину русских эмигрантов. Они покровительствуют лишь руководящей верхушке в лице Казаковых, Колесниковых, Остроуховых и им подобных, но не рядовой эмигрантской массе, не знающей, где придется ночевать сегодня и будут ли они сыты завтра. В Шанхае существует организация под названием «Комитет защиты прав и интересов эмигрантов». В ее руководство входят бывшие колчаковские генералы и офицеры. Комитет связан с представительствами практически всех английских фирм и предприятий, находящихся в Китае. Ни одна фирма, ни один английский пароход не примет на службу эмигранта без рекомендательного письма означенного комитета, удостоверяющего благонадежность клиента. По существу комитет является своеобразным фильтром. Учитывая крайне враждебное отношение его руководства к Советской власти, можно представить, каким условиям должен отвечать претендент на получение работы в иностранной фирме.

Не менее англичан заинтересованы в существовании белых организаций в Китае и японцы. Захватив в свои руки всю Манчжурию, они имеют там своего надежного ставленника в лице маршала Чжан Цзолиня. Он содержит в рядах своих войск вооруженный эмигрантский отряд под командованием бывшего семеновца Нечаева. Отряд рассматривается в качестве оплота будущей войны с Советской Россией, и Япония не жалеет средств на его организацию и оснащение.

Во мне все сильнее укреплялось нежелание принимать участие в дальневосточных эмигрантских организациях. Главной причиной перемены моих взглядов явилась информация о происходящих в СССР процессах, о восстановлении хозяйства, о признании всем народом, власти Советов. С другой стороны, я видел, как эмиграция разваливается, она уже никогда не могла более играть той роли, что пре-жде, не представляла уже силы в белом движении. Нисколько не сомневаясь в том, что в покое меня не оставят, я решил уехать в Канаду и с целью осуществления этого намерения предварительно направил генерала Денисова к английскому представителю в Пекине доктору Грейку. Он, по моим сведениям, одновременно являлся уполномоченным Канады. Денисов должен был выхлопотать на всю нашу группу из шести человек визы для переселения.

В ноябре 1925 года, после шестимесячных хлопот, Денисов вернулся, по существу, с пустыми руками. От него я узнал, что наш выезд принципиальных препятствий не встречает. Но требуется внести залог 12 тысяч долларов в обеспечение приобретения для нас в Канаде земли. Сам переезд мы должны осуществить полностью за свой счет. Вносить за нас свои доллары желания никто не выразил. От определенного ответа на предложение о переходе в отряд Нечаева я уклонился. Однако надеяться на то, что меня оставят в покое, уже не приходилось. На сей счет я получил два письма с предупреждением от руководителей белоэмигрантских организаций. В них недвусмысленно напоминалось, кому я обязан своим освобождением из китайской тюрьмы и во имя чего это сделано. Во мне все более укреплялось намерение последовать примеру некоторых бывших участников белого движения, в частности колчаковского генерала Иванова-Ринова, которого приняли в СССР.

У меня назрел проект перехода. При этом я рассчитывал заручиться согласием на такой шаг некоторых своих бывших партизан. Представлялось возможным все решить на месте без поездки на Дальний Восток. В осуществление своего намерения я ориентировался на содействие маршала Фын Юйсяна, считавшегося в эмигрантских кругах ставленником большевиков в Китае. Когда были предприняты переговоры с маршалом, то о моих планах сразу стало известно белогвардейской верхушке. Немедленно начали поступать предостережения о грозящей мне опасности, в том числе от мистера Дуды и от губернатора провинции. Некоторые послания содержали открытые угрозу, обвинения в предательстве белого движения. Это ускорило наши действия. В марте 1926 года я вместе с генералом Денисовым выехал в ставку маршала Фын Юйсяна и вступил в контакты с одним из его чиновников. Переговоры велись на предмет поступления на службу в армию маршала Фына. Дело в том, что в его войсках имелся белый батальон, в котором служило немало моих бывших партизан. Однако меня определили на должность советника командующего армией Чжан Шиджана, и я вынужден был постоянно находится при нем. Спустя месяц я снова получил возможность встретиться с маршалом Фын Юйсяном в его штабе и изложил свои соображения о намерении возвратиться в СССР. Маршал поддержал такое решение, и 10 апреля меня отправили через Монголию в Москву».