Леонид Заика - Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

Попался на такую примитивную уловку и боевой генерал. Уже через два дня после первоначального признания Дмитрий Григорьевич, что называется, дозрел до нужного состояния:

— Сегодня я даю правильные показания и ничего утаивать от следствия не хочу. Признаю, что в феврале 1937 года бывшим старшим советником в Испании Мерецковым Кириллом Афанасьевичем я был вовлечен в военно-заговорщическую организацию и в дальнейшем проводил вражескую работу в Красной Армии.

— Пожалуйста, расскажите об этом поконкретнее.

— В ноябре 1936 года я был направлен в Испанию, где к тому времени был и Мерецков. Встретил меня он очень радушно, представил главному советнику при военном министре Берзину и ходатайствовал о назначении меня генералом испанской армии. В дальнейшем мы часто разъезжали по фронтам и участвовали в боевых операциях. В феврале 1937 года я приехал из Арколы в Мадрид и посетил Мерецкова в гостинице. Мы обменивались мнениями о положении в Красной Армии. Выяснилось, что мы сходимся в оценке ее состояния. Мы считали, что комсостав Красной Армии якобы бесправен, а политсоставу, наоборот, предоставлены излишние права. Существовавший разброд среди комсостава вызывается якобы неправильной политикой руководства РККА. В Красной Армии, заявил Мерецков, нет единой доктрины, и это хорошо понимают некоторые руководящие армейские работники, которые объединились на почве недовольства существующим в армии положением. Тогда же Мерецков сообщил мне, что Тухачевский и Уборевич возглавляют существующую в Красной Армии заговорщическую организацию, которая ставит перед собой задачу сменить неугодное, с их точки зрения, руководство Красной Армии. «Вот приедем домой, — сказал Мерецков, — нужно и тебе работать заодно с ними». Мерецкову я сказал, что я глубоко уважаю военный авторитет Уборевича и готов поэтому примкнуть к группе комсостава, которая идет за Уборевичем.

Генерал Мерецков в эти дни тоже находился в бериевских застенках, и от него теми же приемами вытягивали признание в измене, участии в заговоре вместе с Павловым. Правда, участь Мерецкова оказалась иной. Сказалось, видимо, что, в отличие от Павлова, он фронтом не командовал и советских городов наступавшим немцам не сдавал. Успел за него вступиться и Г.К. Жуков. Но это произошло немного позднее. А перед тем — 12 июля 1941 года — арестованный Мерецков был вызван из тюремной камеры на допрос к следователю. От него требовалось подтвердить показания Павлова, и он это сделал:

— По вражеской работе со мной был связан командующий Западным, военным округом генерал армии Павлов Дмитрий Григорьевич. О принадлежности Павлова к антисоветской организации я узнал в начале 1937 года, хотя и раньше имел основания предполагать о его связи с заговорщиками. В сентябре 1936 года Уборевич меня проинформировал о том, что им подготовлена к отправке в Испанию танковая бригада и принято решение командование этой бригадой поручить Павлову. Уборевич при этом дал Павлову самую лестную характеристику, заявив, что в мою задачу входит позаботиться о том, чтобы в Испании Павлов приобрел себе известность в расчете на то, чтобы через 7-8 месяцев его можно было сделать, как выразился Уборевич, большим танковым начальником. В декабре 1936 года после приезда Павлова в Испанию я установил с ним дружеские отношения и принял все меры, чтобы создать ему боевой авторитет. Он был назначен генералом танковых войск республиканской армии. Я постарался, чтобы он выделился среди командиров и постоянно находился на ответственных участках фронта, где мог себя проявить с лучшей стороны. В бригаде Павлов много говорил об Уборе-виче, восхвалял его как наиболее талантливого, по его мнению, командира Красной Армии.

— Нас интересуют конкретные проявления вражеской работы Павлова, — нетерпеливо перебил Мерецкова следователь.

— Павлов неоднократно в беседах со мной высказывал свое резкое недовольство карательной политикой Советской власти, говорил о происходящем якобы в Красной Армии «избиении» командных кадров и даже открыто, на официальных заседаниях, выступал в защиту репрессированных из числа военных.

В глазах следователей поведение Павлова представлялось страшным грехом: открыто выступал в защиту репрессированных? Да, выступал и тем самым, возможно, поспособствовал спасению не одного десятка человеческих жизней. На заседании Главного военного совета в 1938 году в присутствии членов Политбюро ЦК партии он поддержал выступление комиссара Главного артиллерийского управления Г.А. Савченко о развале дисциплины в армии из-за повальных арестов командного состава.

«После этого, — говорил на допросе Павлов, — мне и Савченко было предложено написать письменный документ на сей счет. Основным автором документа являлся Кулик. Содержание документа мы обсуждали в группе руководящего состава в лице меня, Кулика, Савченко и Мерецкова. Кулик тогда взялся за дело решительно. Он пригласил меня, Аллилуева и Савченко к себе и предложил написать документ совместно и направить его в адрес Ворошилова. Из секретариата Ворошилова вскоре сообщили, что наше письмо нарком не читал и велел забрать его обратно. Тогда Кулик в один из выходных дней снова собрал нас всех четверых и, перередактировав письмо, мы направили его в адрес Генерального секретаря ЦК, а второй экземпляр — снова в адрес Ворошилова. Содержание письма сводилось к тому, что основные силы контрреволюции в армии ликвидированы, но, несмотря на это, аресты комсостава продолжаются и принимают настолько обширные размеры, что в армии может начаться разложение, поскольку красноармейцы начинают критиковать действия командиров и политсостава, подозревая в них врагов. Это обстоятельство, как мы указывали в заключение, может пагубно отозваться на боеспособности армии в военное время, и просили в связи с этим принять соответствующие меры. Мы полагали, что на основании нашего заявления правительство примет соответствующее решение о сокращении арестов, и таким образом нам удастся сохранить от провала заговорщические кадры. При составлении письма Кулик клеветнически отозвался о политике Советского правительства, которое якобы попустительствовало арестам. Он заявлял, что существующие порядки необходимо изменить. Я эту точку разделял.»

Это очень интересная информация, которая повлекла за собой весьма серьезные последствия. Письмо к Сталину попало, и вскоре был снят с должности нарком внутренних дел СССР Н.И. Ежов. Сразу пошел на спад вал репрессий. Можно судить-рядить о том, внял ли вождь зову рассудка, тревожному предупреждению военных или здесь мы в очередной раз оказались свидетелями исторического совпадения. Зная злопамятный характер карательных органов, нетрудно предположить, какие последствия ожидали тех, кто посмел посягнуть на их неприкосновенное право решать чужие судьбы и распоряжаться жизнями людей. Однако в 1938 году из тех пятерых лишь С.П. Аллилуев скоропостижно скончался на следующий день после возвращения с курорта. Остальные уцелели, хотя компромата на каждого было собрано предостаточно.