Леонид Заика - Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

Ответ подсудимого никто не услышал и председательствующий снова возвращает подсудимого к тому, от чего он уже отказался. Председателя Военной коллегии Верховного Суда совершенно не интересует «нехорошее» состояние, в котором находился допрашиваемый менее суток назад, кто и как довел его до этого состояния, хотя в соответствии с процессуальной процедурой причина изменения в суде показаний, данных на предварительном следствии, должна быть выяснена. Дальше допрос подсудимого в суде больше напоминает разговор слепого Павлова с глухим Ульрихом:

Ульрих: В своих показаниях от 21 июля 1941 года вы утверждали, что впервые о целях и задачах заговора узнали еще в 1937 году, будучи в Испании, от Мерецкова?

Павлов: Будучи в Испании, я имел одну беседу с Мерецковым, во время которой он говорил: вот наберемся опыта в этой войне и этот опыт перенесем на свои войска. Тогда же из парижских газет я узнал об антисоветском военном заговоре, существовавшем в РККА.

Ульрих: Несколько часов назад вы говорили совершенно другое, в частности о своей вражеской деятельности.

Павлов: Антисоветской деятельностью я никогда не занимался. Показания о своем участии в антисоветском военном заговоре дал, будучи в невменяемом состоянии.

Ульрих: На том же допросе вы говорили, что цели и задачи заговора, которые вам изложил Мерецков, сводились к тому, чтобы произвести в армии смену руководства, поставив во главе армии угодных заговорщикам людей — Уборевича и Тухачевского. Такой разговор у вас с ним был?

Павлов: Такого разговора у меня с ним не было.

Ульрих: На том же допросе вы говорили, что поддерживали все время с Мерецковым постоянную связь, последний в неоднократных беседах с вами систематически высказывал свои пораженческие настроения, доказывая неизбежность поражения Красной Армии в предстоящей войне с немцами. С момента начала военных действий Термании на западе Мерецков говорил, что сейчас немцам не до нас, но в случае нападения их на Советский Союз и победы германской армии нам от этого хуже не будет. Такой разговор с Мерецковым был?

Павлов: Да, такой разговор у меня с ним был, тот разговор происходил в январе 1940 года в Райволе. Я не возражал ему, так как разговор происходил во время выпивки. В этом я виноват.

Ульрих: Свои показания от 21 июля 1941 года вы заканчиваете так: «Будучи озлоблен тем обстоятельством, что многие ранее близкие мне командира Красной Армии были арестованы и осуждены, я избрал самый верный способ мести — организацию поражения Красной Армии в войне с Германией. Я частично успел сделать то, что в свое время не удалось Тухачевскому и Уборевичу, то есть открыть фронт немцам.»

Павлов: Никакого озлобления у меня никогда не было. И не было к тому оснований. Я был Героем Советского Союза. С прошлой верхушкой связан не был. На предварительном следствии меня в течение 15 дней допрашивали о заговоре. Я хотел скорее предстать перед судом и ему доложить о действительных причинах поражения армии. Поэтому я писал о злобе и называл себя тем, кем никогда не был.

Если следовать логике сотрудников особого отдела НКВД, изложенной в официальных документах предварительного следствия, Павлов занимался подготовкой поражения Красной Армии давно. В частности, на заседании Главного военного совета 21 ноября 1939 года голосовал за расформирование танковых корпусов по настоянию тогдашнего наркома обороны Ворошилова. На самом деле в 1940 году Павлов принял самое активное участие в их воссоздании.

В конце сентября 1940 года на стол командующему легла директива Наркомата обороны о результатах инспектирования войск Западного Особого военного округа. В ней отмечались схематизм, низкая требовательность, слабое внимание к организации обороны предполья (раньше об этом вообще молчали и проверяющие, и проверяемые), плохая маскировка оборонительных сооружений, неумелая увязка системы пехотного и артиллерийского огня с системой препятствий. Все это Павлов знал, как и то, что разведка в полках и дивизиях организована и ведется из рук вон плохо, что командиры часто действуют наугад, а взаимодействие организуется больше в тиши штабных кабинетов, чем на местности, что уязвимое место боевых порядков — плохая организация наблюдения за флангами, их охрана и оборона.

Зимний период обучения 1940–1941 годов показал слабую подготовленность командиров и штабов всех степеней. Неудовлетворительно были отработаны руководство тылом, контроль за выполнением отданных распоряжений. По стрелково-артиллерийской подготовке из шести проверенных артиллерийских частей лишь в двух офицеры еле-еле натянули на положительную оценку.

Не раз, не два — многократно в приказах, директивах, телефонных переговорах — Павлов получал серьезные и очень серьезные замечания за недопустимо медленные темпы и низкое качество оборонительного строительства. Получал справедливо, ибо годовой план в ЗапОВО выполнялся на 30 процентов. При этом сметой административных расходов предусматривалось затратить, например, в первом полугодии 1940 года 2.588.200 рублей, а фактически было израсходовано 2.855.900 рублей. Налицо приписки и явное завышение объемов выполненных и, соответственно, фактически оплаченных работ. Кстати, в УКСе (управление капитального строительства округа) на ремонт квартиры его начальника полковника Дралина и приобретение мебели затрачено около 14,5 тыс. рублей. Из государственных средств, разумеется. И виновные в нецелевом расходовании народных денег никакого наказания не понесли. Это всего лишь один эпизод.

Трудностей хватало везде. Сооружения в УРах не были оснащены вооружением. Но даже там, где оно имелось, его оказывалось невозможно установить из-за отсутствия броневых амбразур: промышленность не поставила. Укрепрайоны не были укомплектованы подготовленными гарнизонами. Формировать их за счет подразделений стрелковых дивизий? Но это значило оставить две стрелковые дивизии вообще без пулеметов и пулеметчиков.

Проверяющим легче: они приехали, набросали замечаний и уехали. А как добиться устранения недостатков, реализовать на практике теоретические изыски? Какими силами «принять меры», если только 10,5 % командиров полков имели академическое образование, чуть больше 30 % окончили военные училища, а остальные системно занимались в лучшем случае на краткосрочных курсах усовершенствования (среди командиров дивизий цифры не лучше)? Командир 11-го механизированного корпуса генерал-майор Д.Г. Мостовенко писал в отчете о боевых действиях: «К нашему стыду, следует признать, что мы, даже высший комсостав, своего театра на знали и не использовали его особенностей». Речь шла о театре военных действий, территориальном районе, который занимали подчиненные им войска и который им предстояло оборонять.