Леонид Заика - Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

Как-то, когда они были уже на «ты», капитан-особист сказал Полозову:

— Давно присматриваюсь к тебе, Афанасий Алексеевич. Человек ты вроде основательный, серьезный, в людях разбираешься неплохо. Не согласишься ли мне немного помочь?

— В чем?

— Ну, для начала в том, чтобы поменьше всякого рода слухов по нашим частям гуляло. Чтоб настроений панических, упаднических не распространялось. В общем мне надо знать, где и у кого вера в нашу Советскую власть падает. Чтобы измены и предательства не допуститъ.

— Да я и сам пристрелю на месте, не задумываясь, любого дезертира и предателя.

— Самосуд, хоть и война, не дело. Тут надо до корней докапываться, а не спиливать верхушки, не рубить все подряд. И так уж достаточно дров наломали, жизней погубили.

Афанасий не все тогда понял из сказанного, но промолчал. Капитан расспрашивал о довоенной жизни, подкупил Полозова основательным знанием конского дела. Разговор завершил, как обычно, на шутливой ноте:

— Ну что, дядя Фаня, начнем? Как у нас принято, оформим брачный союз?

Тут же в землянке составили и подписали какой-то необходимый документ. Полозов не придал тогда происшедшему особого значения: надо — значит надо. Обстановка на фронте все осложнялась. Начатое 12 мая 1942 года наступление советских войск лишь на первом этапе развивалось успешно. Вскоре оно было остановлено противником, а потом, перегруппировав силы и оправившись от первоначального удара, немцы сами перешли в контрнаступление и прорвали фронт. В окружение попали почти две армии, в том числе и части 38-й кавдивизии на стыке Юго-Западного и Южного фронтов в районе Барвенково.

Здесь Полозов в последний раз видел начальника особого отдела 38-й кавдивизии.

— Привет, Афанасий Алексеевич, — хлопнул особист по плечу придремавшего в седле на марше ветврача. — О чем задумался?

— Да все о том же. Скверное положение у нас. Видать, к своим не пробиться.

— Не паникуй, будем драться, дядя Фаня.

— А если плен, тогда что?

— Останемся живы, будем и там работать. Мы тебя отыщем.

На том и разъехались. Чтобы никогда уже больше не встретиться. Афанасий поспешил в село Близнецы, где располагался штаб и ветлазарет дивизии. Он распорядился немедленно эвакуироваться к Изюму, ибо оставаться на прежнем месте было безрассудством из-за постоянных налетов фашистской авиации. Чутье его не подвело. На следующее утро в результате сильной бомбежки штаб кавалерийской дивизии был почти полностью уничтожен, управление частями нарушилось, отступали на восток в беспорядке.

Полозов с коноводом, земляком Владимиром Гомоновым, двигался в большой колонне. С седел не слезали почти сутки, стремясь оторваться от немцев. Около полуночи, когда, казалось, уже сумели уйти далеко от погони, колонна неожиданно наткнулась на немецкую пулеметную засаду. Ночной бой был ужасен. Метались и падали скошенные свинцовыми очередями люди, лошади. Мало кому удалось вырваться из огненного котла. С рассветом огляделись, подсчитали потери. От дивизии осталось полторы сотни человек. Кто пеший, кто конный. Гомонов пропал. Полозов принял командование на себя как старший по должности.

Вскоре колоту опять, теперь уже в последний раз, засекли с воздуха. Медленно тянувшаяся вереница измученных, в большинстве своем пеших людей, с ранеными на полуразбитых повозках, не могла быстро маневрировать, маскироваться и в степи хорошо просматривалась сверху.

Во время бомбежки под Полозовым убило лошадь. Он упал. Когда поднялся с земли, прямо перед собой увидел большую группу приближавшихся мотоциклистов. Вместе с двумя бойцами Афанасий метнулся в сторону и покатился вниз по склону балки. В какое-то углубление из-под вылетевшего камня успел запихнуть партбилет и топографическую карту, хотя теперь она не имела никакого значения и не представляла никакой ценности — немцы уже заняли весь нанесенный на ней район.

Мотоциклисты закружили поверху, остановились. Они не стреляли. Один из них — конопатый солдат с высоким рыжим ежиком на голове вылез из люльки и, стоя на краю обрыва, стал показывать жестами Полозову, чтобы тот поднимался наверх. К нему присоединились еще несколько немцев. Весело гогоча и перебрасываясь между собой презрительными насмешками в адрес незадачливых пленников, они смотрели, как Полозов и его двое товарищей медленно проделывают обратный путь со дна оврага.

— Всадить бы сейчас в этих гадов всю обойму, — с ненавистью прошипел Полозов. Его рука потянулась к оружию. Но кобура почему-то оказалась застегнутой. Он понял, что вытащить пистолет ему не удастся — пристрелят. Подозрительное движение Полозова не осталось незамеченным. Рыжий немец направил висевший у него на животе автомат в его сторону, нажал на спусковой крючок и выпустил вниз короткую очередь. Пули просвистели прямо над головой Полозова и он инстинктивно присел.

— Иди, Русс… иди, — звал пленников немец.

Ничего не сделаешь, приходится подчиниться. Полозов кивнул головой своим спутникам, поддерживая друг друга, они стали карабкаться по глиняному склону вверх. Там они послушно выполнили короткую команду «Хенде хох!», подняли руки и медленно подошли к мотоциклистам.

Тот же рыжий немец с засученными рукавами вывернул полозовские карманы, отстегнул кобуру с оружием. Дольше провозился с шашкой — видать, пришлась в диковинку. Осмотрел удостоверение личности и знаками показал, чтобы оно осталось, — документы должны находиться при пленных. Оставил он Полозову полевую сумку с нательной рубахой и кальсонами — комплект чистого белья, сохранившийся у того, несмотря на все последние фронтовые передряги. Побросав отобранное оружие в мотоциклетную коляску, фашист показал направление, куда они должны были идти, — на окраину станции Лозовая. Мотоциклисты поехали дальше вылавливать других красноармейцев.

В нашем представлении о Красной Армии, формировавшемся советской пропагандой, вид жалких, физически и морально обессиленных бойцов и командиров, добровольно сдавшихся в плен и покорно плетущихся в никуда без всякой охраны, как-то не воспринимается. Понятнее, ближе созданный той же пропагандой образ героя, с голыми руками идущего на вражеский танк. Реальность же такова, что было и то, и другое. Змеились по пыльным дорогам войны тысячные колонны бывших защитников Родины в 1941-м и 1942-м, пока не пришел черед Сталинграда. И кто кому в том судья?

Пленных согнали на окраину поселка. Выгон для скота обнесли колючей проволокой — вот вам и кров. Кормили баландой, непонятно из чего стряпанной. Через неделю отвели всех в Барвенково.