Ребекка Солнит - Мужчины учат меня жить [litres]

Сам Фрейд в начале карьеры столкнулся с чередой пациенток, проблемы которых, как казалось, проистекали из опыта сексуальных злоупотреблений в детстве. То, что они пытались сказать, было в буквальном смысле не выразить словами: даже сегодня самые тяжкие травмы как на войне, так и в повседневной жизни связаны с нарушением социальных норм. Жертвам мучительно тяжело о них рассказывать или даже просто нащупывать их в темных уголках памяти, где такие вещи зачастую хранятся. Сексуальное насилие, как и пытки, – это по сути покушение на право жертвы на телесную неприкосновенность, самоопределение и самовыражение. Это уничтожающая, лишающая голоса практика. Но в какой-то момент жертве приходится заговорить – по требованию закона или в рамках разговорной психотерапии.

Возможность рассказать свою историю и право на признание и уважение – и сегодня один из самых действенных способов справиться с травмой, которыми мы располагаем. Поразительным образом пациенткам Фрейда удавалось рассказывать о пережитом, и сначала он слышал их. В 1896 году он писал: «Итак, я позволю себе заявить, что любой случай истерии является последствием одного или нескольких случаев сексуального насилия в детстве…» В другом месте Фрейд пишет коллеге, что, поверь он своим пациенткам, «во всех этих случаях пришлось бы обвинить в извращенности отца, в том числе и моего собственного». И тогда он отказался от своих слов. Как пишет в своей книге «Травма и исцеление» (Trauma and Recovery) психиатресса-феминистка Джудит Херман, «из его переписки явственно следует, что все больше и больше его тревожили радикальные социальные отзвуки его гипотезы. Перед лицом этой дилеммы Фрейд перестал прислушиваться к своим пациенткам». Если они говорили правду, ему пришлось бы пойти против всей патриархальной системы, чтобы их поддержать. Затем, продолжает она, «с упорством, которое еще сильнее запутало его теорию, он настаивал, что женщины все выдумывают и сами стремятся к насильственным сексуальным отношениям, на которые жалуются». Словно бы для всей преступной власти, для всех мужчин-агрессоров появилось удобное оправдание. Она сама хотела. Она все выдумала. Она не понимает, что говорит. Все эти шаблоны никуда не делись и сегодня. «Да она не в себе,» – вот что говорят мужчины про женщину, которая хочет сказать: «Мне плохо».

Молчание, подобно Дантову аду, состоит из нескольких кругов. Сначала – внутренние запреты, сомнения, подавление чувств, смущение, стыд: из-за них женщине сложно или даже невозможно заговорить вслух. Сюда же и страх наказания или изгнания за то, что заговорила. Сюзан Брайсон, сегодня главу философского отделения в Дартмутском колледже, в 1990 году изнасиловал незнакомец. Он обзывал ее шлюхой, требовал заткнуться, несколько раз душил, ударил по голове камнем и бросил умирать. Она выжила, но рассказывать об этом случае ей оказалось трудно. «Решиться писать и говорить об этом насилии – это было еще полдела. Сложнее оказалось подобрать голос. Даже после того как зажила сломанная трахея, мне часто было тяжело говорить. Полностью дар речи я не утрачивала, но часто переживала приступы того, что моя подруга называла „сломанная речь“: я заикалась, запиналась, не могла выстроить простое предложение, не рассыпав все слова, словно бусины из порвавшихся бус».

Следующий круг – это силы, стремящиеся заставить замолчать говорящую, унижая ее, травя или устраивая реальное насилие вплоть до убийства. И наконец самый большой круг – когда история уже рассказана: пусть женщину не заставили замолчать напрямую, правдивость ее слов подвергают сомнению. Те недолгие времена, когда Фрейд был готов непредвзято выслушивать своих пациенток, можно назвать периодом ложной надежды. Ведь именно когда женщины говорят о сексуальной агрессии, их право говорить и дееспособность подвергают сомнению. Такая реакция кажется почти рефлекторной и реализуется по одной и той же отчетливой и совсем не новой схеме.

Впервые попытки сопротивляться ей комплексным образом были предприняты в 1980-х. О 60-х годах мы сейчас знаем, пожалуй, даже слишком много, тогда как революционные перемены 80-х – будь то свержение мировых диктатур, перемены в сексуальной жизни, в аудиториях, на работе, на улицах и даже в политической организации (благодаря тому, что феминистки стали продвигать в массы культуру согласия и другие антииерархические и антиавторитарные идеи), – все это по большей части забыто. Это были времена-бомба. Феминизм тех времен часто отвергают, считая сурово антисексуальным, поскольку именно тогда заявили о том, что сфера секса тоже регулируется вопросами власти – а властью злоупотребляют, – и описали характер некоторых таких злоупотреблений.

Феминистки не только боролись за внедрение законодательства в этой сфере, но и, начиная с середины 70-х, определили и вслух назвали целые категории насилия, которые раньше оставались без внимания. Тем самым они дали понять, насколько серьезна проблема злоупотребления властью, а также что власть мужчин, боссов, мужей, отцов (и вообще взрослых) будет поставлена под вопрос. Эти женщины создали контекст, в котором могли зазвучать истории об инцесте и насилии над детьми, об изнасилованиях и домашнем насилии. Они окружили поддержкой тех, кто решится рассказать об этом. Рассказы этих женщин стали частью нарратива наших времен – когда столь многие раньше молчавшие начинают говорить о своем опыте.

В чем-то эти времена были беспорядочны – в том числе потому, что никто особо не понимал, как нужно слушать детей, как задавать им вопросы, как при необходимости помогать им разобраться в собственных воспоминаниях; то же самое относилось и ко взрослым пациентам психотерапевтов. Печально известное дело о насилии над воспитанниками детского сада Мак-Мартинов, одно из самых долгих и дорогостоящих за всю историю страны, началось в 1983 году, когда одна женщина из Лос-Анджелеса заявила, что в отношении ее ребенка совершается нечто неправомерное. Власти не только активно включились в эту ситуацию, но и призвали родителей задавать своим детям наводящие вопросы, а также поручили психотерапевту побеседовать с сотнями детей. Специалист должен был подробнее расспросить их, поощрять, использовать ролевые диалоги с помощью игрушек и прочими способами помочь им рассказать об ужасных вещах, которые с ними творили.

Результаты беспорядочных опросов по делу Мак-Мартинов порой упоминают как пример того, что детям нельзя доверять, что они врут и фантазируют; однако в любом случае важно помнить, что корень проблемы был во взрослых. Профессор права Даг Линдер пишет, что прокурор в своем интервью «признает, что дети начали „приукрашивать“ истории о совершенном над ними сексуальном насилии, так что нам, как прокурорам, нечего было делать в суде», и что потенциально оправдывающие доказательства были скрыты от правосудия. Несмотря на это, обвиняемые по этому долгому процессу и еще по одному следом за ним были в итоге сочтены невиновными, хотя об этом редко вспоминают.