Михаил Трофименков - Красный нуар Голливуда. Часть II. Война Голливуда

Роблеса «убили» Толстой и Достоевский: чтобы читать их в подлиннике, он выучил русский столь хорошо, что получил чрезвычайно ответственную и сугубо секретную работу. Насчет того, чьим переводчиком он работал, историки путаются в показаниях. То ли главного советского военного советника, корпусного комиссара Яна Берзина, то ли комбрига Владимира Горева, советского военного атташе, сыгравшего в ноябре 1936-го неоценимую роль в спасении Мадрида.

В принципе это неважно. Судьба у обоих «клиентов» одна на двоих. Их отзовут на родину (Берзина — в мае, Горева — в октябре), наградят, арестуют, расстреляют. Версия о том, что Роблес — разменная пешка в игре НКВД, копавшего под советников, популярна, но сомнительна: она проецирует на мадридские события последующее знание о судьбе генералов.

Логичнее предположить, что Роблес погиб за своего младшего брата Рамона, армейского капитана, ветерана колониальных войн. Он попадал в республиканскую тюрьму дважды, пытаясь выбраться из Мадрида и примкнуть к франкистам. В июле 1936-го не прошло и суток, как его освободили. Октябрьский арест длился менее трех месяцев. Рамона «условно» освободили в январе 1937-го, он укрылся в посольстве Чили, оттуда как-то перебрался в посольство Франции, а затем через Францию — на мятежную территорию. Вскоре он уже командовал табором — марокканским полком: таборы славились — даже на общем франкистском фоне — жестокостью.

Рамон — идейный враг. Тем удивительнее его счастливая судьба и тем сомнительнее, что Хосе «ответил за брата».

Вопрос, от кого Дос узнал о смерти друга, — отнюдь не технический.

Праздник в честь 15-й бригады разбил мне сердце.

Праздник в штабе 15-й интербригады в честь ее интеграции в армию республики состоялся 23 апреля. По распространенной версии, именно там Хемингуэй во всеуслышание объявил Досу, что его друг поплатился за предательство. Хему сообщила об этом Хербст, связанная с госбезопасностью. Оба они предстают чистой воды садистами, скрывавшими от Доса правду в ожидании возможности публично ранить его в самое сердце и унизить.

Почему такая жестокость? Дос раздражал Хемингуэя своей неприспособленностью к реалиям войны? Хемингуэй считал его трусом, а трус — пособник врага?

Досу не место на войне, потому что он не охотник. — Хербст .

По свидетельству Хербст, раздражение Хемингуэя — производное от его тревоги за друга. Назойливо стучась в двери подпольного мира спецслужб, задавая слишком много наивных и прямолинейных вопросов слишком опасным людям, он рисковал повторить судьбу Роблеса.

К началу банкета Дос уже узнал правду. Возможно, от Лайстона Оука. Этот странный, солидный, болезненный, длинноволосый американец, то ли преподаватель, то ли актер, работал в бюро иностранной прессы и писал антикоммунистические статьи, удостоившиеся цитирования самим Троцким. Предчувствие неминуемого столкновения между коммунистами и троцкистами носилось в воздухе, Оук чувствовал себя в опасности и рассчитывал на Доса, чтобы выбраться из Испании. Что могло убедить Доса помочь ему, как не рассказ о смерти Роблеса? Спасая Оука, Дос искупал метафизическую вину перед другом, которого спасти не успел.

Да, Хемингуэй и Хербст кое-что от Доса скрывали и провели вечер перед банкетом в мучительных сомнениях, сказать ли ему правду. Но правда эта заключалась не в том, что Роблес убит, а в том, что он передавал фашистам секретные документы. Во всяком случае, они были в этом убеждены, как и Ивенс, в 1986-м утверждавший, что Роблес работал на франкистов. Позже Хербст сочтет непростительной ошибкой то, что они не предъявили доказательств измены Роблеса, которыми их кто-то снабдил, Досу, представ в его глазах клеветниками и пособниками убийц.

По иронии судьбы 25 апреля газета Ahore отвела полторы полосы статье «Два товарища из Америки. Хемингуэй и Дос Пассос». Дос тем временем, проклиная и Хема, и республику, направлялся — в компании Оука — в Барселону, бастион ПОУМ — антифашистской и антисталинистской Рабочей партии марксистского единства, объединившей испанских троцкистов и бухаринцев. Впрочем, превзойдя в революционности самого Троцкого, ПОУМ вскоре рассорилась со Стариком. Поумовцы и анархисты требовали немедленной радикальной социальной революции. Коминтерн же и СССР давили на правительство Народного фронта, требуя оставаться в рамках буржуазно-демократических реформ.

Дос встретился с лидером ПОУМ Андреу Нином, в 1920-х эмигрировавшего в СССР и вступившего в РКП(б), откуда его исключили за троцкизм. Нин предоставил Досу и Оуку машину для беспрепятственного отъезда во Францию. О продолжении работы над «Испанской землей» и речи быть не могло.

Досу чертовски повезло. Барселону он покинул 2 мая. Назавтра там начался кромешный шестидневный ад уличных боев между ПОУМ и анархистами с одной стороны, и коммунистами и социалистами — с другой.

Подошвы ботинок прилипали к брусчатке, обильно политой кровью. — Григулевич .

Разбитых поумовцев объявили агентами гестапо, Нина ликвидировала группа Григулевича. Задержись Дос на день, его жизнь не стоила бы ни гроша. Вряд ли он ушел бы от «чекистов», как ушел обстрелянный троцкист Оруэлл.

Единственным выгодоприобретателем оказался Оук. Дос вывез его в Америку и устроил секретарем в ЛАП. Почему он не озаботился спасением вдовы и детей Роблеса? А они вовсе не считали, что их надо спасать, и — что интригует — остались верны республике. Вдова работала в службе пропаганды, дочь вступила в комсомол и участвовала в агитационной поездке по США, сына в силу юного возраста не взяли в армию, после падения республики он ушел в партизаны и долгие годы провел в фашистской тюрьме.

«На хуй индивидуальную свободу! Ты с нами или против нас?» — бросил Хемингуэй в лицо Досу, с которым столкнулся на перроне парижского вокзала. Начинался их разговор вполне мирно. Хем просил не торопиться с публичным осуждением республики, но Дос упорствовал в намерении разоблачить подавление «сталинистами» индивидуальных свобод.

Конечно, не каждому повезло иметь такую задубелую кожу, как у Хема, который — хотя бы ради победы над самим собой — принял террор как необходимость: в пьесе «Пятая колонна» (1938) герой-американец работает на госбезопасность.

Но, честно говоря, мир, который выбрал Роблес, — темный, вязкий мир разведки, замешанный на предательстве и паранойе, — изначально предполагал такую смерть, какая его настигла. Его выбор трезвее и честнее, чем выбор Доса, брезгливо отшатнувшегося от открывшегося ему лика гражданской войны.

Побыв некоторое время попутчиком троцкистов, Дос к концу 1937-го утвердился в тотальном антикоммунизме. Беспартийного индивидуалиста Хемингуэя это не смутит: осенью 1948-го они встретятся с Досом в Гаване и помирятся. Другое дело Лоусон — хотя он и вел себя по отношению к другу-отступнику изумительно терпимо и терпеливо.