Михаил Трофименков - Красный нуар Голливуда. Часть II. Война Голливуда

Уже в июле Дос в статье «Прощание с Европой» (Common Sense) объявил о разочаровании в коммунизме. Тем не менее месяц спустя Лоусон сообщил ему, что хочет написать сценарий по его роману «Большие деньги». Но Дос жег за собой мосты, совершая один публичный демарш за другим.

Я, безусловно, уважаю друга, который говорит: «Заходи, выпьем, но из уважения к моим чувствам оставим политику в стороне». Но когда ты так говоришь и одновременно делаешь резкие политические заявления в печати, я скажу, что ты обманываешь то ли себя, то ли меня, и откажу в уважении твоим мнимым частным переживаниям. — Лоусон .

Их эпистолярный диалог, однако же, продолжался. Дос обличал «кровавые махинации Кремля» и взывал: зачем нам ссориться, ведь нас объединяет «страстная вера в человеческие права на свободу и достоинство». Лоусон втолковывал: пойми же, партия и Кремль — не одно и то же. Да, идеалы расходятся с практикой, но речь сейчас идет о борьбе с абсолютным злом фашизма.

Думай что хочешь о России. Говори это вслух, если тебе от этого легче. Но не калечь себя непростительным предубеждением против таких же, как ты, людей и работы, которую они пытаются делать. Поверь, дружба этого не выдержит. — Лоусон .

Это уже не диалог — это перестрелка.

Дос отказывает Лоусону в наличии собственного мнения: ты сам не знаешь, что думаешь, твои мысли диктует Кремль, который никому не выдает своих намерений.

Лоусон бросает: ты помогаешь фашистам.

Вздор. Свободомыслие не может помочь фашизму.

Кажется, им больше не о чем говорить. Но в ноябре Дос поздравляет Лоусона с новой постановкой «Церковного гимна», а в декабре в статье «Компартия и дух войны: письмо другу, вероятно, состоящему в партии» (Common Sense) обличает «слепую нетерпимость» партии, рвущейся к власти и сделавшей недостижимыми свои некогда благородные цели. В 1938-м в книге «Каникулы между войнами» Дос обнародует историю Роблеса, но и после этого взывает в письмах Лоусону: вспомни, как мы с тобой в 1918-м бродили по Палестине.

Лоусон нарушит молчание в августе 1939-го, чтобы выбранить Доса за роман «Приключения молодого человека» о разочаровании и гибели волонтера, отданного на заклание сталинскими кукловодами. Да еще в 1966-м пришлет письмо благодарности за то, что тот в мемуарах о давней поездке в СССР не перелицевал свои тогдашние чувства.

Одни поп-историки обнаруживают на банкете в штабе 15-й интербригады загадочного «иностранного корреспондента», который не может быть никем иным, кроме как Отто Кацем. Другие замечают его на оцепленной войсками пристани Картахены, где он осенней ночью руководит погрузкой на советские суда золотого запаса Испании. Конечно, Каца не было ни там, ни там, но в эпицентре испанской заварухи он просто не мог не оказаться.

Мятеж застал его, вы не поверите, в Испании, где он готовил какой-то очередной форум. Кац не отказал себе в удовольствии вновь почувствовать в руке тяжесть пистолета, от которой отвык в Америке. На пятую ночь войны он возглавил в Барселоне штурм немецких представительств, «крыш» нацистской резидентуры. Добыча составила сорок тысяч листов документов, уличающих рейх в заговоре против республики. Рискуя получить пулю не столько от фашистов, сколько от анархистских и анархиствующих отрядов, перегородивших дороги блокпостами, Кац вывез документы в Париж, где пополнил коллекцию своих имен, подписав книгу «Шпионаж и заговор в Испании: по официальным нацистским документам» именем Франц Шпильхаген. Книгу «Англия в Испании» он для разнообразия приписал перу «неизвестного дипломата».

Кац непрерывно перемещался между Мадридом и Парижем, где создал информагентство «Испания» и Международный комитет помощи испанскому народу. По сути, он работал испанским министром пропаганды, культуры и бог знает чего еще в мировом масштабе. Это он снарядил Кестлера в тыл мятежников под видом буржуазного английского журналиста, а потом выцарапал его из камеры смертников и помог изданию «Испанского свидетельства», составившего Кестлеру литературное имя. Это по его заданию с пистолетом в кармане и чемоданами денег пересекал границы коминтерновский курьер Бунюэль. Это он курировал отправку в Испанию съемочных групп со всего мира и — с помощью того же Бунюэля — контролировал отснятый ими материал: их ножниц не избегали даже материалы Романа Кармена.

Это он основал 1 марта 1937-го успешную (в 1939-м ее тираж достиг четверти миллиона экземпляров) и «беспартийную» вечернюю газету Ce Soir, редактируемую коммунистами Арагоном и Жан-Ришаром Блоком. Ведущих сотрудников он подобрал, руководствуясь сверхъестественной интуицией. Во главе фотослужбы поставил юного Роберта Капу, который, впрочем, быстро вернулся к статусу вольного стрелка. Кабинетная рутина была не для него, но бессмертие Ce Soir обеспечили его фотографии, как и фотографии его подруги Герды Таро, погибшей под гусеницами танка в 1937-м, и другого великого свидетеля эпохи — Дэвида «Шима» Сеймура.

Шефом международного отдела Кац назначил 32-летнего Поля Низана, участника Первого съезда советских писателей, год прожившего в СССР, чьи горькие и яростные памфлеты были известны лишь красному сообществу. Низан падет под Дюнкерком и, только когда Сартр переиздаст в 1960-м его книгу «Аден, Аравия» (1931), будет признан одним из главных французских писателей XX века.

Казалось бы, Кацу не до Голливуда. Но уже в конце июля 1936-го он отрывается от сортировки захваченной нацистской переписки, чтобы выплеснуть в письмах Лангу свой романтический экстаз:

Я своими глазами видел, как рабочие, вооруженные ножами, пистолями и охотничьими ружьями, вышли против пушек и пулеметов и победили.

Лирика лирикой, но именно предвидя такие события, Кац соблазнял Голливуд. Вослед письмам Лангу летят телеграммы:

Крупные суммы срочно нужны для помощи Красному Кресту. Пожалуйста, сделай все возможное, чтобы собрать их.

Ланг работает «почтовым ящиком» и передает письма Таттлу и Сидни Бахману: они знают, что делать.

Ланг тревожно информирует Каца:

Рост нацистского движения чудовищен не только здесь, но и по всей Америке. Они создали большие [тренировочные] лагеря. И, несмотря на протесты многих сенаторов, американская юстиция, кажется, ничего с этим поделать не может.

Один нацист пытался распропагандировать самого Ланга:

Он говорил о великолепных автострадах, пересекших Германию и позволяющих Герингу за восемь часов перебросить армию на грузовиках через всю страну. Он говорил о новых скоростных железных дорогах: пять часов от Берлина до Мюнхена, четыре часа от Берлина до Франкфурта. Все это похоже на подготовку к войне.

Кац помнит, что, пропустив нью-йоркскую премьеру «Ярости», он в моральном долгу перед Лангом. Ничего, он надеется попасть на фильм в Лондоне. Правда, дорога Кацу туда заказана — с июня 1936-го он занесен в черный список британского МИДа, — но не беда: друзья из высшего общества аннулируют запрет. Кстати, он видел в Париже звезду «Ярости» Сильвию Сидни: ей предстоит сыграть жену Верлока — воплощения слепого террора — в «Саботаже» Хичкока.