Дмитрий Брикман - Детский недетский вопрос

Простите за цитирование, «Царство Небесное внутри нас». Рай — это состояние пребывания в том «я», в котором мы и находимся. Но поскольку мы своим телом выброшены в предметный мир, у нас возникают всякие драматические страсти и конфликты с этим вот собственным «я». Мы не можем успокоиться, не можем найти дорогу к нему. Между тем у многих великих художников, писателей есть это ощущение рая. Боттичелли, Рафаэль, Ренуар создают рай на своих полотнах. Предвестие того, что нас может ждать, если мы этого заслужим. У Толстого, у Бунина, у Набокова потрясающие предметные откровения о рае, то есть о состоянии, когда душа находится в чем-то одухотворенном.

Тот мир, в котором мы оказываемся после смерти — простите за такую голую метафизику, — это мир нашей собственной души. И если в нашей душе есть состояние умиротворения, то мы в нем и окажемся. Если в нем злоба, вражда, обида, упреки, негодование — то мы попадем в мир, терзаемый стихиями и терзающий нас самих. Каждый из нас, сам, здесь и сейчас, создает ту материю, в которой мы будем существовать после того, как истлеет материя нашего тела. И это способ обрести рай. Или ад.

Это коренной философский вопрос. Обычно мы относим целеполагание только к чему-то частичному и определяем часть в отношении целого. Скажем, я занимаюсь спортом, чтобы стать здоровее, я ем, чтобы продлить свое существование, я пишу, потому что это мой профессиональный долг и я этим зарабатываю себе на жизнь. Такие плоские объяснения. А для чего всё? Сам этот вопрос предполагает, что есть нечто большее за пределом «всего». Мы призваны все время глядеть — и двигаться — вперед, за пределы всего видимого, известного, туда, где возникает еще один горизонт, за пределом «всего».

Я бы выделил два критерия. Один критерий — насколько то, куда ты шагаешь, это ты сам. Надо понимать, насколько твоя воля и сознание участвуют в этом процессе: это ты шагаешь или тебя что-то несет, берет на аркан и тащит за собой? Второй критерий — насколько ты расширяешь свое «я» благодаря этому движению. Загоняешь ли ты себя в некие все более узкие рамки как человек профессии, долга, начальства, бюрократии? Очень многие люди видят свой путь в том, чтобы загнать себя в определенную ячейку — в этом состоит для них процесс социализации. Они рождаются как люди, а потом становятся всего лишь бухгалтерами, баптистами или болельщиками «Спартака».

А прежде всего надо, на мой взгляд, вочеловечиваться, это главный долг человека. Нам всем при рождении дана биологическая природа, а далее мы так или иначе участвуем в актах социализации: ходим в школу, узнаем себя как русских, евреев, бедных, богатых и т. д. И потом в какой-то момент наступает период, который в религии называется конфирмацией: когда ребенок, крещенный в бессознательном возрасте, повзрослев, в 13–14 лет должен уже сознательно подтвердить свою принадлежность к церкви. Точно так же вочеловечение — это подтверждение своей принадлежности к человечеству, уже не биологическое, а сознательное. Это акт воли. Это акт экзистенциального выбора себя в качестве человека.

В истории уже давно идут процессы глобализации по разным параметрам: сверхнациональные монополии, экономический профит, распространение технологий. Я целиком за глобализацию. Но глобализация, которая не поддержана вочеловечением, воспитанием общечеловеческого в каждом человеке, оборачивается тем, что мы видим сегодня. Рост национализма, брекзит, трампизм, путинизм, исламский фундаментализм — это все провалы вочеловечения. Это все реакция на глобализацию, которая затронула людей поверхностно и вызвала отторжение, поскольку люди к ней не подготовлены, не вочеловечены.

Но ведь так было всегда. История человечества все время кренится чуть-чуть не туда — то глобализация, то инквизиция, то национализм, то коммунизм.

Есть в природе то, что описано Лукрецием Каром: любая частица, и природная, и социальная, движется с неким отклонением. Это придает лукавство и кривизну всем историческим путям. Нужно прогнозировать пути в будущее с учетом этих кривизн. Но глобализация — это абсолютно не девиация, это широкий горизонт, который открывается за более узкими горизонтами «идентичности». Мы не рабы своей идентичнности, мы — люди. Это звучит очень наивно и просто, но в этом этическая основа глобалистики. И если этого этического импульса нет, если я не готов мою принадлежность к человечеству поставить выше, чем мою партийную, профессиональную, конфессиональную идентичность — тогда и происходит то, что происходит. Мир оказался не готов к техническим, индустриальным и прочим прорывам в масштабе всего человечества. И в этом задача гуманитарных наук — воспитывать в человеке человека. Вочеловечивать.

3 года, девочка: «А конфетница может быть большой?» Если рассматривать этот вопрос с философской точки зрения, может ли быть слишком много сладкого? Слишком много свободы?

Нет, это разные вещи. Сладким, конечно, можно объесться. А свободой, если правильно понимать это слово, объесться, по-моему, нельзя. Потому что свобода внутри себя несет ответственность. Диалектика свободы и ответственности постоянно указывает, в каком направлении должна двигаться и расширяться свобода. Если она выходит за рамки твоей ответственности, тогда это уже не свобода, а оголтелая вольница.

Надо, да. Потому что переешь сладкого — потом будет от этого несладко. Опыт показывает.

2,5 года, девочка: «Мама, зачем тебе я?»

А зачем Богу человек? Зачем Создателю создание? Да потому что Создатель не полон без своих созданий. Да и какой он Создатель, если ничего/никого не создал! Можно тешить себя иллюзиями, что ты живешь свою жизнь для себя, а дети помешают тебе реализовать свое призвание. На самом деле это пустые отговорки. С каждым ребенком прибавляется твое ощущение самого себя. Если вообще можно чем-то гордиться, то разве только своими книгами, успехами, наградами? Есть другой, более глубинный уровень гордости — детьми, внуками. Потому что ты их создал как бы вместе с Господом, и ты сам являешься в этот момент творцом, но таким, который в этом страшном-страшном отношении со своими созданиями предоставляет им свободу, в том числе свободу бунта против себя. Я помню, как моя дочка в 8–9 месяцев на наших глазах взяла тапочку в рот, что ей запрещалось делать. И поняла, что нарушила этот запрет, и содрогнулась. Как Адам, когда он нарушил завет с Богом и, побуждаемый Евой, вкусил плод с древа. Эта дрожь пробегает по телу согрешившего человека, она всегда возникает в отношениях создателя и создания. И в этот момент до меня дошло, почему Бог все-таки продолжает любить свое дитя, человека, несмотря на всю его падшую, порочную, грешную природу. Потому что человек, сознающий свой грех, дрожащий, воспринимает это как свободную волю и признает тем самым свою ответственность за то, что он делает.